Эдгар Уоллес - Похищенная картина. Убийство у школьной доски. Обожатель мисс Уэст. Рубины приносят несчастье

Когда пан Крабе подписал протокол и вышел, полковник обратился к подпоручику:

— Эти показания опровергают вашу версию о виновности Яцека Пацины. Он не мог прятаться на балконе, когда пан Крабе выглянул в балконную дверь. Крабе заметил бы если не лыжника, то приставную лестницу.

— Чтоб его… С каждым допросом это чертово дело все больше запутывается. Ведь у преступника было очень мало времени, чтобы спрятать драгоценности. Мы бы их обнаружили при обыске, если бы нападение совершил кто-то из гостей. Не мог вынести их из «Карлтона», ведь молотка-то не вынес!

— Молоток он мог выбросить, — настаивал на своем полковник, — как выбросил шкатулку. Он этого не сделал, значит, у него был какой-то план. Но какой? Разгадав загадку с молотком и лестницей, мы узнаем имя преступника.

— Для чего Крабе признался, что вернулся за сигаретами? Никто его об этом не спрашивал, и мы ничего бы не узнали. Может, он вернулся, взял молоток, стукнул ювелира, забрал брильянты, а потом спокойно спустился в салон смотреть «Кобру»?

— Если б он это сделал, не имел бы времени спрятать драгоценности. Он недолго отсутствовал в салоне. Не случайно никто не обратил на это внимания. Кто-то из допрошенных, правда, упоминал, что литератор ходил наверх за сигаретами, но отнес этот эпизод к более позднему времени, уже после преступления, когда все, кроме директора и пани Рогович, вернулись в салон и ждали приезда «скорой помощи» и милиции. К тому же приставная лестница… Крабе не мог приставить ее к балкону, потому что не выходил из виллы.

— В ходе каждого допроса, — вздохнул подпоручик, — мне казалось, что я знаю преступника, а показания очередного лица опровергали улики и наводили на иной след. В свою очередь он тоже оказывался ложным после нового допроса. И так без конца.

— В математике, — заметил полковник Лясота, — известны задачи, у которых много мнимых решений, но лишь на первый взгляд, ибо правильное решение — одно. Так и с этим делом. Разгадка одна-единственная. Потом она покажется нам простой и легкой. До сих пор мы шли по ложным следам. Сейчас мы знаем, что за двадцать минут до случившегося пан редактор Бурский был в комнате ювелира. Не остается ничего другого, как выслушать его рассказ. Может, он внесет свою лепту в решение нашей задачи.

Подпоручик Климчак распорядился пригласить в столовую редактора Анджея Бурского.

В отличие от большинства допрошенных, Анджей Бурский своим поведением хотел подчеркнуть, что контакты с милицией для него дело привычное, и допрос — это, в сущности, дружеская беседа. Весьма самоуверенно уселся он напротив подпоручика, заложив ногу за но> гу, и осмотрелся вокруг.

— Как я счастлив, — сказал он, — лично познакомиться, наконец, со знаменитым полковником Эдвардом Лясотой из Главного управления милиции. Я много о вас слышал от нашего общего друга, полковника Блоховича. И генерал очень хорошо о вас отзывался.

Лясота молча кивнул.

— Ну, как наши дела? Уже напали на след? Должен признаться, для меня, журналиста, большая удача — оказаться в центре такого серьезного дела. Много бы дали мои коллеги, чтобы очутиться на моем месте. Согласитесь, поручик, что репортеры не получили бы от вас никакой информации, кроме нескольких слов о покушении и пропаже драгоценностей! А я тут сижу вместе о вами, ломая голову над этой загадкой! Неслыханное везение! Чувствую, мой отчет станет сенсацией мирового масштаба. Может быть, следующий роман я напишу, взяв за основу этот случай. Конечно, должным образом приукрасив, ибо действительность чересчур проста и легко расшифровывается. А в настоящем детективе читатель с первой до последней страницы должен работать мозгами в поисках виновника и под конец убедиться, что все его предположения были ошибочны и разгадки он не нашел… Кого вы подозреваете?

— Собственно говоря, — заметил подпоручик, — мы пригласили вас не затем, чтобы отвечать на ваши вопросы, а чтобы услышать ответ на наши.

Бурский пренебрежительно махнул рукой.

— К сожалению, я ничего не знаю, но у меня есть несколько интересных версий. Вы согласны, что без нашей милой Зосеньки здесь не обошлось?

— Вы так полагаете?

— А как же иначе? Живет рядом, хорошо знает привычки ювелира, была с ним в большой дружбе, а он к ней питал слабость. К тому же она всеми интересуется, всюду сует свой нос. Подсматривать за другими — ее главное занятие, помимо незатейливых романов и попыток нравиться всем окружающим.

— Вижу, что пани Захвытович вам не по душе.

— Какое мне дело до этой… артистки?

— Почему же вы утверждаете, что именно она украла драгоценности?

— А кто же другой мог это сделать?

— Например, вы. Ведь вы были последним человеком, с которым разговаривал ювелир.

Бурский сразу онемел. Наконец, поборов замешательство, деланно рассмеялся:

— Вы сегодня настроены шутить!

— Напротив, я говорю серьезно. Вы — один из подозреваемых, и притом главных.

— Вздор! — пожал плечами журналист.

— В 20.40 вы были в комнате ювелира. После вас никто Доброзлоцкого не видел, вплоть до момента, когда его обнаружили с разбитой головой.

— Никто не видел?! Да ведь пан Доброзлоцкий вышел вместе со мной и спустился вниз! Он сказал, что идет звонить по телефону и напомнить Рузе, чтобы она принесла ему стакан чаю запить лекарство. Спросите горничную, она подтвердит.

— Ну и что? Вы знали, что ювелир отлучился ненадолго. Вы могли спрятаться и с молотком поджидать его возвращения.

— Я пошел наверх! — На лбу у журналиста выступили капли пота. — В свою комнату! Это видела пани Медяновская, которая как раз направлялась вниз.

— А кто поручится, что через полминуты вы не спустились этажом ниже? Может, именно тогда вы решились на убийство, а к себе поднялись за молотком?

— Но ведь молоток лежал внизу, в холле, на диванчике! Все его там видели.

— Откуда вы знаете, что этот молоток — орудие преступления?

— Я долго просидел в салоне, ожидая своей очереди, и кое-что до меня дошло. Директор говорил, что милиция обнаружила молоток со следами крови. Потом пани Зося забежала за плащом и шалью. Рассказала, как ее расспрашивали про этот молоток. Мол, знай она, чем это кончится, к молотку бы и не прикоснулась.

— Зачем вы ходили к ювелиру?

— В роли посредника. Этот псих (я говорю, разумеется, про нашего художника пана Земака) ничего лучше не придумал, как явиться к Доброзлоцкому и изругать его последними словами. Кричал так, что мне на третьем этаже было слышно.

— В чем же причина?

— Да ни в чем. Пан Земак придерживается ультрасовременных взглядов на искусство и пытается навязать их окружающим. Украшения, изготовленные по старинным образцам или в духе нынешнего прикладного искусства, Земаку, естественно, не по вкусу. После обеда он мне сказал, что не понимает, почему Доброзлоцкий делает такие вещи, имея возможность изготовить из золота и брильянтов нечто прямо-таки невиданное. Подлинные шедевры «настоящего искусства»! Зная одержимость пана Земака, я не вступил с ним в дискуссию, а промолчал. Но художник не отказался от своей иконоборческой идеи и после ужина понесся к ювелиру. Сказал ему, что надо взять молоток и разбить эту дрянь, а взамен создать нечто, достойное второй половины двадцатого века. Когда ювелир отверг эти проекты, Земак пришел в бешенство и изругал Доброзлоцкого.