Вадим Радаев - Как организовать и представить исследовательский проект. 75 простых правил

История третья – о планетарной теории. Несколько лет назад ко мне обратилась малознакомая женщина-экономист, работник Российской академии наук, обладательница ученой степени кандидата наук с просьбой посмотреть ее новый текст. Отказываться не было никаких причин, хотя и возникло недоброе предчувствие. Предчувствие только окрепло, когда при торжественной передаче текста прозвучала следующая фраза: «Я вот тут разработала новую планетарную теорию» (на всякий случай, подчеркну, что слово «планетарная» мною не выдумано, именно так и было сказано). Вскоре рукопись нашла свое место в корзине для бумаг, а при встрече я вел себя максимально корректно и в то же время уклончиво, как доктор с пациентом, которому он не хочет открывать диагноз.

Еще в советское время на порогах научных учреждений постоянно появлялись разного рода маргиналы, предлагая многотомные труды про все на свете и размахивая проектами очередных вечных двигателей. Они заваливали ЦК КПСС своими письмами, которые исправно переправлялись в научные учреждения и брались на контроль. Это называлось «работать с письмами трудящихся» и приравнивалось к общественной нагрузке (вроде выходов на субботники). Но указанная женщина не принадлежала к группе маргиналов. Она была обычным рядовым сотрудником академии с приличным стажем работы. И в стремлении к созданию собственных теорий, разрешающих разом все основные вопросы, она была, увы, не одинока. Идеей написания социалистического «Капитала» бредили поколения советских исследователей.

Так откуда же берется это неудержимое стремление к созданию доморощенных теорий? Самый простой вариант объяснения – они порождаются элементарным невежеством. Люди не знают, что сделано в их исследовательской области (не только в других странах, но и в России). Поэтому велосипед изобретается снова, выдумываются новые слова, разрабатываются оригинальные логические ходы по поводу того, что уже систематически описано другими специалистами. Но все не так просто. Кроме банального незнания есть еще не до конца убитое чувство национальной гордости, потребность в восстановлении утраченного национального статуса. Предполагается, что Великая Россия должна иметь свою теорию. И Запад нам не указ. Некогда всесильное учение марксизма в этом качестве мы потеряли (топча его всей толпой с упоением и залихватскими выкриками), теперь возникла потребность в заполнении пустоты. Началось теоретическое творчество.

Какими путями создаются доморощенные теории? Есть несколько техник, на которых мы остановимся чуть подробнее. Первая техника состоит в том, чтобы выдумать какое-нибудь новое, сугубо «оригинальное» понятие. Здесь можно использовать «западнический» и «славянофильский» приемы. «Западнический» прием более популярен. Берется какое-то английское или французское понятие и делается либо калька с него, либо просто его транскрипция или транслитерация. Получаем «новое» теоретическое направление. Так можно придумать социологию эксклюзии, социологию эмерджентности или социологию сингулярности – слов в профессиональном лексиконе предостаточно. Этот прием весьма эффективен, ибо он дешев и сердит. Выглядит название «теории» очень «научно». Новое слово обращает на себя внимание безотносительно к содержанию концепции и, подобно другим калькам, успешно перекочевывает в русский язык, продолжая его стремительное засорение. И вопрос о «новизне» решается сам собой – не нужно долгих разъяснений, ибо я – автор теории Х [27].

Поскольку подлинная национальная гордость не позволяет ограничиваться кальками западных терминов, вырабатываются также и «почвенные» варианты, призывающие поднимать статус ёлов со старославянскими корнями. Радикальный случай был описан А. И. Солженицыным в романе «В круге первом». Один из его героев – высокообразованный человек, хорошо знающий русский язык, – повинуясь высокому принципу, в разговоре с собратьями использовал только слова со славянскими корнями. Мучился он ужасно, но каждый раз умудрялся подобрать какие-нибудь устаревшие словесные формы. Подобное упорство способно вызвать искреннее уважение. Но мы понимаем, что возможности здесь далеко не безграничны. И неудивительно, что быть столь же последовательными, как герой солженицынского романа, новоявленным «славянофилам» не удается. Вместе с продуктами подлинного национального словотворчества постоянно используются «подозрительные» с точки зрения своего происхождения термины – капитализм, постиндустриальное общество, человеческий капитал, глобализация. Такими терминами, кстати, была обильно удобрена упомянутая выше новая политическая экономия города N. Что это за термины? Это обозначение концепций откровенно западного происхождения, которые тем не менее в любом «славянофильском» тексте встречаются через предложение. Итак, получается, что западные концепции мы применять не хотим, но термины активно заимствуем, потому что своих слов не хватает. При этом возникает неловкое ощущение: зачем все это нужно? Если только это не специальная игра для собственного удовольствия и развлечения окружающих. Если же читатель думает, что нашими современниками подобные попытки использования слов со славянскими корнями для наименования «новых теорий» не делаются, то допустит очевидную ошибку. И разве мы с Вами не встречали подобных примеров?

Есть более фундаментальный и в каком-то смысле более достойный путь – проследить и оформить некую российскую национальную теоретическую традицию и пытаться ее продолжать. Работ по этому поводу пишется немало. Например, когда речь заходит об экономической социологии, выделяются четыре российских классика – М. И. Туган-Барановский, отец С. Н. Булгаков, А. В. Чаянов и Н. Д. Кондратьев. Действительно, во всех случаях речь идет об очень интересных и оригинальных мыслителях. Есть только две проблемы. Первая: все они являются политэкономами, моральными философами – кем угодно, но не собственно социологами, к стану которых их настойчиво приписывают. Второе: их идеи слишком оригинальны. И в какие-либо традиции вписываются с большим трудом, а также плохо сопрягаются друг с другом [28]. В целом, как это ни горько, приходится вновь согласиться с мнением А. Ф. Филиппова: «Никакой ориентации на русскую социологию как теоретически состоятельной позиции сейчас не может быть. Она остается областью интереса историков» [29]. И не потому, что в России не было ярких мыслителей, а потому, что им не удалось заложить классических теоретических традиций.