Джон Сили - Британская империя. Разделяй и властвуй!

Действительно, в те времена английское правительство не грешило излишком вмешательства. Колонии были в такой мере предоставлены самим себе, что некоторые из них, особенно в Новой Англии, с самого начала во многих отношениях держали себя как совершенно независимые государства. Еще в 1665 году, то есть всего сорок лет спустя после основания первого поселения и за сто лет до декларации независимости, Массачусетс не считал себя на деле подвластным Англии. «Они говорят, – пишет один комиссионер, – что, пока ими уплачивается одна пятая золота и серебра, согласно условиям хартии, они ничем не обязаны королю, кроме долга вежливости». [39] Calendared State Papers; Colonial, December, 1665. Он присовокупляет: «Они говорят, что могут легко затянуть переписку на семь лет, и между тем может произойти какая-нибудь перемена. Некоторые даже имели смелость сказать: кто знает, какой будет иметь исход голландская война? Они снабдили Кромвеля многими инструментами из своей корпорации и коллегии и просили его, через некоего мистера Винзло, объявить их свободным государством, и теперь так себя именуют и таковым себя считают». – Примеч. авт.

Итак, старая английская колониальная система вовсе не была на практике тиранической, и когда произошел разрыв, то тягости, на которые жаловались американцы, хотя и существовали, были, однако, менее обременительны, чем те, которые налагались на колонии и до и после этого, а между тем они повлекли за собою такие крупные последствия. Слабая сторона системы состояла не в том, что она вмешивалась слишком много, а в том, что практикуемое ею вмешательство было таково, что легко могло возбудить недоброжелательство. Она требовала очень малого, но то, чего она требовала, было несправедливо. Она допускала полную свободу во всех областях жизни, кроме одной, именно торговли; здесь она вмешивалась, облагая колонистов в пользу торговцев из собственно Англии. А это значило – ставить метрополию в ложное положение, дать ей право обращаться с колониями как с владением или как с поместьем, которое должно работать на пользу англичан, оставшихся на родине. Никакое требование не могло вызвать более вражды. Если это и не есть требование господина, обращенное к рабу, то, во всяком случае, оно походило на требование лендлорда, не живущего в своем поместье, предъявленное к его арендаторам, в судьбе которых он ничуть не заинтересован. Однако лендлорд по крайней мере предоставляет арендаторам право пользования принадлежащей ему землей. «А что же такое, – мог сказать всякий массачусетский колонист, – дала нам Англия, чтобы получать постоянную ренту с нашей промышленности? Хартия Якова I предоставила нам право пользования землями, которых Яков I никогда и не видывал, которые ему не принадлежали; землями, которые мы могли бы занять для себя без всякой хартии и не встретив сопротивления».

Таким образом, старая колониальная система являлась нерациональным смешением двух противоположных понятий. Она присваивала себе право управлять колонистами в силу того, что они были англичанами-братьями, а управляла ими, как будто они были побежденными индейцами. Вместе с тем, обращаясь с ними, как с завоеванным народом, она предоставляла им такую свободу, что они могли легко восстать.

Я уже показал, как могло возникнуть первоначально это странное смешанное понятие о колониях. Не особенно трудно понять и то, как англичане, однажды усвоив его, удерживали его и не смогли найти дороги к созданию более правильного представления. Если бы при тогдашнем положении мира они задумали преобразовать свою систему, то естественно пришли бы к мысли полного отделения колоний, ибо аналогия со взрослыми детьми вполне приложима к колониям, когда они настолько удалены от метрополии, что интересы их становятся отличными от ее интересов. При таких обстоятельствах всякий реальный союз и всякое предъявление авторитета со стороны метрополии лишаются своей силы, почему наиболее пригодной системой является греческая, предоставляющая колониям независимость и связывающая их только постоянной дружбой. Английские колонии в семнадцатом веке были, по крайней мере в мирное время, слишком отдаленны, чтобы составлять реальный союз с метрополией. Это настолько верно, что нам кажется скорее трудным понять, как могло отпадение Новой Англии так долго откладываться, и я думаю, что причину этого надо искать в существовании в Северной Америке на исходе семнадцатого века французских владений. Когда началась великая колониальная борьба между Францией и Англией, колонии сплотились теснее с Англией, и мы можем себе представить, что, если бы Канада не была отвоевана у французов в 1759 году и если бы война с французами не прекратилась, а сделалась, напротив, ожесточеннее, колонии не издали бы декларации о независимости, их связь с Англией не была бы расторгнута, а была бы упрочена. Необходимость в союзе первоначально не ощущалась, затем в течение некоторого времени она сознавалась весьма сильно, и наконец, когда под влиянием внезапного облегчения всякое внешнее давление было устранено, мысль о преобразовании колониальной системы сразу заменилась мечтой о независимости.

При таких обстоятельствах метрополия, естественно, старалась сохранить старую колониальную систему возможно дольше; она сознавала, что трогать ее опасно, что малейшее изменение в ней могло порвать узы, соединяющие колонии. Ненавистные права метрополии упорно сохранялись потому, что они уже существовали, и потому, что всякое изменение их к лучшему казалось метрополии невозможным.

Вероятно также, что более здоровые отношения тогда не могли быть ясно поняты. Я описывал колонии, как естественный выход для излишнего населения, как средство, дающее возможность всем, кому тесно на родине, жить спокойно на просторе, не жертвуя тем, что должно было быть всего дороже, – своей национальностью. Но как же мог возникнуть такой взгляд у англичанина, жившего сто лет назад? Англия тогда не была обременена избытком населения. Во всей Великобритании во время американской войны было, может быть, не более двенадцати миллионов жителей. Если и тогда в колониях жилось привольнее, чем на родине, то, с другой стороны, любовь к родной почве, господство привычек, страх и неохота к переселению – все это действовало тогда неизмеримо сильнее. Мы не должны воображать, что тот постоянный поток эмиграции, который мы теперь наблюдаем, существовал с самого открытия Нового Света или даже с того времени, когда у Англии создались цветущие колонии. Движение это началось лишь по заключении мира в 1815 году. При старой колониальной системе обстоятельства были совсем иные, и о них можно составить себе понятие из того, что нам известно об истории колоний Новой Англии. Со времени основания их в 1620 году в течение двадцати лет, до Долгого парламента (1640), [40] Так назывался парламент, созванный при Карле I, состоявший из врагов Стюартов и осудивший впоследствии короля на смерть. туда действительно стремились переселенцы непрерывным потоком, но на это были специфические причины: англиканская церковь была тогда непреклонна, а Новая Англия дала у себя убежище пуританизму, браунизму [41] Секта, названная по имени Брауна и именовавшаяся впоследствии конгрегационистами, так как ее адепты устраивали свободные общины – «конгрегации». и индепендентству. В связи с этим, лишь только начался Долгий парламент, течение прекратилось, и затем в продолжение целых ста лет эмиграция из Старой Англии в Новую Англию была до того незначительна, что она, говорят, не перевешивала противоположного движения колонистов, покидающих Новую Англию. [42] «Прирост, который после этого (т. е. после 1640 года) получала Новая Англия из-за границы, более чем перевешивался постоянной эмиграцией, которая в течение двух столетий рассеяла ее сынов по всем местам Северной Америки и даже по всему земному шару. Пришельцы предыдущего периода не превосходили 25 000, и они были тем первоначальным ростком, от которого произошло, быть может, не менее четверти современного населения Соединенных Штатов». Hildreth, Hist, of U. S. I, p. 207. – Примеч. авт.