Виталий Ивашнев - Щепкин

Дома он, не помышляя о сне, принялся записывать: «Шесть дней, шесть дней полной, радостно торжественной жизни! И чем я заплачу тебе, мой старый, мой единый друже! Чем я заплачу тебе за это счастие? За эти радостные, сладкие слезы? Любовью! Но я люблю тебя давно, да и кто, зная тебя, не любит? Чем же? Кроме молитвы о тебе, самой искренней молитвы, я ничего не имею…» Строки лились сами собой, из самого сердца: «Я все еще не могу прийти в нормальное состояние от волшебного и очаровательного видения. У меня все еще стоит перед глазами Городничий, Матрос, Михайло Чупрун и Любим Торцов. Но ярче и лучезарнее великого артиста стоит великий человек, кротко улыбающийся друг мой единый, мой искренний; мой незабвенный Михайло Семенович Щепкин».

Возвращался артист в Москву в добром расположении духа: и от встречи с дорогим человеком, которого поддержал и вселил в него (как увидим далее — не напрасно) надежду на будущее; и от творческого удовлетворения, горячего зрительского приема; да и почтальон всю дорогу был так внимателен и предупредителен — «как за ребенком, ухаживал» — что на душе теплело.

А дома его ожидал тяжелый удар — за день до его приезда скончался сын Дмитрий. Год этот окажется скорбным еще одной смертью — сестры Александры Семеновны, с которой был неразлучен в детстве и духовно близок на протяжении всей жизни. Эти горестные потери оставили свои рубцы на сердце, но, как и прежде, он лечился работой, театром.

А разлука с Тарасом Григорьевичем оказалась недолгой. Уже в марте следующего года Шевченко получил разрешение переехать в Петербург. Разве мог он не заехать в Москву, чтоб повидаться с другом! Снова радостная встреча, прогулки по городу, с которым Шевченко был разлучен с 1845 года. Простуда поэта мешала на первых порах насладиться полнотой свободы, но усилиями врача и щепкинской семьи он вскоре обрел прежние силы и здоровье. Здесь написал один из лучших портретов Михаила Семеновича — на нем предстает человек уже преклонных лет, но сохранивший проницательный ум, живость взгляда, благородство и поэтичность натуры. Не случайно Шевченко как-то обмолвился: «У старого друга моего Михайла Семеновича везде и во всем поэзия, у него и домашний медик — поэт». Житейская мудрость и в то же время почти детская доверчивость, грусть и лукавство, душевная глубина и открытость — сколько состояний отражено в этом застывшем мгновении, запечатленном живописцем! По одному этому портрету нетрудно представить, какое многообразие оттенков чувств, настроений, порывов души могли наблюдать современники Щепкина в общении с ним, в ролях, исполняемых на сцене.

Щепкин знакомит Тараса Григорьевича со своими друзьями — литераторами, критиками, учеными. «Грешно роптать мне на судьбу, что она затормозила мой поезд в Питер, — писал Шевченко. — В продолжение недели я здесь встретился и познакомился с такими людьми, с какими в продолжение многих лет не удалось бы встретиться…»

Особенно тепло поэт был принят в доме Сергея Тимофеевича Аксакова. Хозяин дома уже тяжело болел и почти ни с кем не виделся, но узнав, что Михаил Семенович вместе с поэтом-изгнанником пришел «поклониться его семейству», нарушил строгий больничный режим и принял неожиданных гостей. Встреча была недолгой, но дорогой для всех, Тарас Григорьевич горячо поблагодарил Сергея Тимофеевича за «высокое сердечное наслаждение», испытанное от чтения «Семейной хроники», которую он принял как большой дар и сочувствие в дни своей ссылки. После этого визита Шевченко записал в дневнике: «Радостнейший из радостных дней! Сегодня я видел человека, которого не надеялся увидеть в теперешнее мое пребывание в Москве. Человек этот Сергей Тимофеевич Аксаков. Какая прекрасная, благородная старческая наружность. Эти несколько минут навсегда останутся в кругу моих самых светлых воспоминаний».

По настоянию Аксакова поэт едва ли не каждый день наведывался к больному, подружился со всеми членами семьи. «Еще раз виделся с Сергеем Тимофеевичем Аксаковым и с его симпатическим семейством и еще раз счастлив, — признавался он после очередной встречи в гостеприимном доме. — Очаровательный старец! Он приглашает меня к себе в деревню на лето, и я, кажется, не устою против такого искушения. Разве попечительная полиция воспрепятствует».

У Аксакова Шевченко с наслаждением слушал украинские народные песни в исполнении его дочери и сам с удовольствием подпевал ей. Через Аксаковых он познакомился с писателем и философом Алексеем Степановичем Хомяковым, встречался «со стариком декабристом князем Волконским» и с волнением узнавал от него многие подробности тридцатилетнего пребывания Сергея Григорьевича в Сибири, о судьбах его товарищей. Волконский также проникся глубоким уважением к поэту-бунтарю, разделившему тяготы и лишения тех, кто протестовал против жестокостей самодержавия. Князь с удовольствием слушал стихи поэта, сочувствовал его рассказам о вынужденных скитаниях и лишениях. Круг его друзей расширялся. Благодаря Щепкину он познакомился с декабристом Иваном Дмитриевичем Якушкиным, писателем Александром Николаевичем Афанасьевым, переводчиком Николаем Христофоровичем Кетчером, археологом Алексеем Сергеевичем Уваровым, профессором политической экономии Иваном Кондратьевичем Бабстом. Его выразительные рассказы о нелегкой участи рекрута и политического ссыльного запомнились многим. Особенно заинтересовали всех его рассказы о «хождении в народ» на малороссийской земле. А история о том, как он разъяснял простому люду, что такое царь и что такое народ, стала почти хрестоматийной. «Возьмет одно большое зерно — «во те царь», около него положит несколько других зерен — «во це министры», потом еще большой круг зерен: «во це войско», потом берет их в горсть и бросает в мешок с зерном, «а во це народ — шукайте ж: де царь, де министры и де войско!»

Позднее, после смерти Шевченко, Щепкин, вспоминая друга, еще раз расскажет эту историю, стараясь передать интонации голоса поэта, его манеру, максимально приближенные к подлиннику.

Неделя пребывания в Москве пролетела мгновенно. Предстоял путь дальше, в Петербург, и вот уже Михаил Семенович напутствует и взывает к другу: «За дело, за дело! Не давай овладеть собою бездеятельности… За дело!»

И на этот раз расставание их было ненадолго. На другой месяц Щепкин отправился в Петербург на чествование директора императорских театров Гедеонова, друзья увиделись вновь. Шевченко сразу же с гордостью отчитался: «Як той щирий вил, запрягся я в работу», рассказал о сделанном и планах на будущее.

Поэт и актер и впоследствии не упускали случая, чтобы повидаться и пообщаться друг с другом. Одну из таких встреч в богатом петербургском доме опишет юная графиня Е. Ф. Толстая в своем дневнике: «Вчера у нас был Щепкин, Шевченко и еще несколько человек. Что за чудный человек этот Щепкин, как он молод душою… как умно говорит и какие интересные вещи, стоило бы все записать золотыми буквами, да всего не припомнишь, да и написать так нельзя, как он говорит. Михайло Семенович Щепкин читал нам «Скупого рыцаря» Пушкина… Потом Шевченко читал свою поэму… Щепкин тоже читал одно прелестное стихотворение Шевченко — «Пустка», и прочел его чудесно».