Генрих Иоффе - Революция и семья Романовых

Во дворец вошли через главные ворота. Там находилась рота главного караула дворца – солдаты из запасного батальона лейб-гвардии Петроградского полка и часть Запасного кавалерийского полка, еще раньше вызванная сюда из Новгорода.

Эти «пополнения», конечно, усилили отряд, но не так уж существенно.

Измайловская пехота расположилась на втором этаже, у окон, выходивших на Дворцовую площадь, несколько орудий поставили у ворот, а остальные и кавалерию «отвели в резерв». В общем, готовились к осаде. Хабалов даже официально назначил Данильченко на новую должность – «коменданта обороны Зимнего дворца».

Весь беляевско-хабаловский штаб (а по свидетельству Данильченко, он теперь увеличился примерно до 60 человек) разместился в двух «покоях»: «голубом» и «бордо», в которых в общей сложности стояло 7 телефонов. «Комендант обороны» тут же начал названивать министрам и «лицам царской фамилии»: они приглашались в Зимний дворец. Никто, однако, не отозвался. Только ранним утром 28 февраля, когда еще не начало светать, к Зимнему подъехали два автомобиля. Из первого вышел великий князь Михаил Александрович – брат царя. Но и он явился не по приглашению Данильченко. Еще днем 27 февраля его срочно вызвал из Гатчины председатель Государственной думы М. В. Родзянко с тем, чтобы, связавшись со Ставкой по прямому проводу, он попытался оказать на царя давление и склонить его к уступкам думской оппозиции. Николай II не внял, однако, советам брата, решив, как мы уже знаем, направить в Петроград карательные войска. Ввиду неудачи своей миссии Михаил собрался было вернуться в Гатчину, но дороги из Петрограда уже были блокированы. Тогда Михаил и направился в Зимний дворец.

С прибытием великого князя в штабе «адмиралтейского отряда» сумятица и неразбериха, пожалуй, усилились. Все теперь охотно готовы были передать бразды правления в его руки, чтобы сложить ответственность с себя. Неизвестно было, кто же тут командует. Хабалов и Занкевич начали понемногу «самоустраняться», Тяжельников с самого начала пребывал «в нетях». Некоторую активность еще проявлял Беляев. Все страшно боялись захвата революционными рабочими и солдатами Петропавловской крепости: в этом случае дворец оказывался бы под угрозой удара с двух сторон. По телефону связались с помощником коменданта крепости В. И. Стаалем. Тот ответил, что крепость революционными войсками пока не занята (это случилось в полдень 28 февраля), но Троицкий мост и Троицкая площадь уже блокированы вооруженными рабочими и солдатами, у которых имеются и броневики. Тогда, как пишет Данильченко, созвали «военный совет» с участием Беляева, Хабалова, Занкевича и его, Данильченко. Обсуждался один вопрос: способен ли «адмиралтейский отряд» пробиться через Троицкий мост и «взять» Петропавловскую крепость? Данильченко, по его словам, решительно ответил, что такая задача ему не по силам.

Между тем Фомин снова решил вернуться к своему «пулковскому плану» и доложил его самому Беляеву. Тот пошел совещаться с Михаилом Александровичем и, вернувшись, якобы ответил отказом.

Около 5 часов утра в покой «бордо», где находились «верховные чины» штаба, поступило сообщение: кавалерия Запасного гвардейского полка самовольно снялась «с позиций» и ушла из Зимнего. Это был удар. Возможно, он-то и сломил храброго «коменданта обороны» полковника Данильченко. Наступил черед «заболеть» и ему. Относительно начала этого «заболевания» наши мемуаристы расходятся. Фомин пишет, что Данильченко «заболел» и ушел в госпиталь (благо он находился тут же, в Зимнем дворце) ранним утром, когда никакого определенного решения о дальнейшей судьбе отряда еще не было. Сам же Данильченко изображает дело таким образом, что он почувствовал «переутомление» после того, как Хабалов, вернувшись от великого князя, отдал «ошеломляющий» приказ о возвращении в Адмиралтейство. «Этим приказом, – пишет Данильченко, – моя должность «коменданта обороны» ликвидировалась», и он мог «пойти в лазарет для получения медицинской помощи» [73].

Напоследок, правда, по его словам, у него явилась дерзкая мысль: арестовать Беляева, Хабалова и Занкевича, самому встать во главе войск и… Но что делать дальше, Данильченко, видимо, представлял себе плохо. Во всяком случае, выбор между возможностью стать «русским Монком» и желанием потихоньку уйти в госпиталь довольно быстро был решен Данильченко в пользу госпиталя.

Вслед за Данильченко двинулись в госпиталь также «заболевшие» Есимантовский и Окулич…

Как утверждает Фомин, после ухода Данильченко командиром отряда Беляев назначил его. Оба мемуариста – и Данильченко и Фомин – связывают приказ об уходе из Зимнего дворца с Михаилом. Он, якобы, не хотел, чтобы говорили, что Романовы опять (как в 1905 г.) стреляли в народ у Зимнего. Имеются, однако, любопытные воспоминания некой М. Алекиной (сестры коменданта Зимнего дворца генерала Комарова), в которых позиция Михаила характеризуется несколько иначе. «Великий князь, – пишет Алекина, – сначала долго не соглашался вмешаться, заявляя, что он не имеет полномочий своего брата и не знает, что бы предпринял государь в этом случае…» [74]Но главная причина заключалась, конечно, в другом. Ощущение безнадежности – вот что гнало отряд. В 6-м часу утра 28 февраля колонна последних защитников царизма вновь потянулась через Дворцовую площадь к Адмиралтейству.

Возвращение в Адмиралтейство плохо подействовало на моральное состояние Измайловского отряда. Признаки «разложения» усиливались и по мере того, как к зданию подходили все новые массы революционных рабочих и солдат. С раннего утра весь сад перед Адмиралтейством и прилегающие улицы были заполнены восставшими. Первой «колебнулась» 2-я рота: ее солдаты заявили, что в Адмиралтействе больше не останутся, уйдут в свои казармы. Удержать роту удалось с большим трудом. В половине девятого Хабалов передал в Ставку на имя генерала Алексеева фактический сигнал «SOS»: «Число оставшихся верных долгу уменьшилось до 600 человек пехоты и до 500 всадников при 15 пулеметах, 12 орудиях… Положение до чрезвычайности трудное» [75]. По существу, то же самое доложил Хабалов и генералу Иванову, который перед отъездом из Ставки сумел связаться с Адмиралтейством и запросить Хабалова о положении в городе [76]. Больше Иванов на связь с Хабаловым уже не выходил… Заметно сдал сам военный министр Беляев. Фомин вспоминает, что им то овладевало желание без умолку говорить, то он «впадал в какую-то прострацию». Во время одного из «приступов многословия» Беляев вдруг стал размышлять вслух о том, что он всего лишь полтора месяца как министр и потому революционеры не могут предъявить ему каких-либо обвинений. Как бы между прочим, он сказал Фомину, что разговаривал по телефону с Родзянко и тот посоветовал ему распустить отряд. Беляев, пишет Фомин, «явно склонялся к этому»… Около часу дня пришло известие, которого страшились еще в Зимнем дворце: революционные отряды рабочих и солдат овладели Петропавловской крепостью. Прошел слух, что крепость готовится открыть огонь по Адмиралтейству, и как бы в предупреждение этого по окнам здания было сделано несколько «шальных выстрелов».