Генрих Иоффе - Революция и семья Романовых

Политическая подоплека всех этих версий ясна. И, тем не менее, отголоски их довольно долго звучали в исторической литературе. Сказывалось отмеченное нами определенное игнорирование «верхов» и ходе изучений истории революции и опасение преувеличить значение царского отречения в ходе революционных событий. Интересно, как «непрофессионал», свободный от давления историографической традиции и именно потому, может быть, более способный непредвзято взглянуть на событие, с некоторым недоумением обнаруживал просчет историков. В июне 1928 г. В. В. Шульгин, один из двух думских посланцев, «принимавших» отречение царя, вспоминая прошлое, писал другому думскому посланцу, А. И. Гучкову: «Мне иногда приходит в голову, что было бы хорошо собрать все записи, касающиеся отречения, и издать их одной книгой… Это мог быть большой труд под заглавием «Отречение» [110]. Шульгин не знал, что труд, о котором он так пекся, уже вышел в Советском Союзе. В 1927 г. в Ленинграде под редакцией П. Е. Щеголева был издан сборник воспоминаний очевидцев (и некоторых документов) под названием «Отречение Николая II». Ему была предпослана интереснейшая статья Михаила Кольцова, в которой он, анализируя поведение царя в критические для него дни, с удивлением спрашивал: «Где же тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека – самого Николая. Он стоек и меньше всех струсил» [111]. Да, царь боролся до конца: даже в свое отречение он, как мы увидим, «вложил» политический маневр, рассчитанный на спасение монархии и династии…

Николай II покинул Могилев в ночь с 28 февраля на 1 марта. По железнодорожному графику его поезд должен был прибыть в Царское Село днем 1 марта. Несколькими часами раньше здесь, как мы знаем, уже должен был находиться генерал Иванов с Георгиевским батальоном в ожидании направлявшихся с разных фронтов частей. Если бы все это произошло, силы царистской контрреволюции получили бы большой импульс. Но до Царского Села Николай II не доехал, оказался в Пскове. Почему? Если верить некоторым мемуаристам, принадлежавшим к либеральному лагерю, это было результатом тонко продуманного манипулирования движением «литерных поездов», осуществляемым из думских кругов. Возможно, что распоряжения блокировать приезд Николая II в Царское Село и Петроград действительно отдавались теми, кто был связан с Временным комитетом Государственной думы, и все-таки «блуждание» царского поезда по железнодорожным путям 28 февраля и 1 марта определялось совсем не ими. В события властно вмешивались обстоятельства, вызванные стремительным развитием революции. Именно они, прежде всего, и срывали намерения царя и его окружения. Когда на станции Малая Вишера в шедшем впереди «свитском» поезде («литер Б») получили тревожное сообщение, что следующие станции – Любань и Тосно – как будто бы уже в руках революционных войск, решено было немедленно повернуть назад. Дождавшись прихода в Малую Вишеру царского поезда («литер А»), оба поезда через Старую Руссу и Дно пошли на Псков, где находился штаб главнокомандующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского. Почему именно сюда? Надо учитывать, что, выехав из Могилева, царь уже 28 февраля утратил непосредственную связь со Ставкой. Эту связь можно было восстановить только из пункта, где имелся телеграфный аппарат Юза. Ближайший «Юз» имелся в штабе Рузского: этим и объясняется решение Николая II повернуть в Псков. На наш взгляд, оно было связано с планом карательной экспедиции Иванова: «по Юзу» из Пскова можно было форсировать движение других карательных войск. Таким образом, если думский комитет, по выражению Керенского, и пытался играть с царем в «кошки-мышки», уводя «кошку» подальше от революционной столицы, то игра эта шла вхолостую…

К концу дня 1 марта оба царских поезда прибыли в Псков. Это был тот момент, когда Ставка в Могилеве, возглавляемая генералом Алексеевым, изменила свою политическую позицию.

Если до 1 марта она, как мы знаем, поддерживала курс на военное подавление революции и усиленно работала над организацией карательной экспедиции генерала Иванова, то уже к концу 28 февраля генералу Алексееву, непрерывно получавшему новые сведения о событиях в Петрограде, все более очевидной становилась необходимость соглашения с Временным комитетом Думы. Представители комитета убеждали его, что выполнение их требования об «ответственном министерстве» остановит революцию и, таким образом, позволит, сохранив монархию, продолжать войну с Германией до победного конца. В Ставку одна за другой поступали телеграммы, которые сообщали о мощном размахе революции, о переходе все новых и новых войск в ее лагерь, об аресте министров и других царских чиновников. Из этой информации становилось ясно, что для подавления революции сил отряда Иванова может и не хватить. Вставал вопрос о подготовке новых воинских соединений и отправке их на Петроград, на что, по расчетам генерала А. С. Лукомского, потребовалось бы не менее 10 дней [112].

В ночь на 1 марта Алексеев решил, что необходимо пойти навстречу буржуазным лидерам Думы, полагая, что большинство его помощников и командующих фронтами должны поддержать это намерение. Но испросить санкции царя Алексеев не мог: его уже не было в Могилеве и приблизительно до 3 часов дня 1 марта в Ставке точно не знали, где он находится. Для Алексеева наступил момент тяжкого выбора: либо ждать связи с царем, либо, взяв ответственность на себя, действовать самостоятельно. И Алексеев решился: в ночь на 1 марта он направил в Царское Село (куда должен был прибыть генерал Иванов, а затем и царь) две телеграммы. Подчеркнув, что в воззваниях думского комитета речь идет о «незыблемости монархического начала», он предлагал пойти навстречу либералам Думы в их требовании «необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства». В связи с этим, писал Алексеев, должны измениться и «способы действий» генерала Иванова, т. е. поставленная ему задача подавить революцию в столице вооруженным путем отменялась [113].

Только около 3 часов 1 марта Ставке удалось, наконец, выяснить местонахождение царского поезда: в этот момент он стоял на станции Дно. Телеграмму Алексеева о необходимости дарования «министерства доверия» или «ответственного министерства» немедленно направили туда [114]. И снова напрасно: царские поезда уже ушли в Псков. Как только в Ставке поздно вечером получили сообщение из штаба Рузского, что Николай II в Пскове, Алексеев перенес «телеграммный огонь» туда. Но теперь он был значительно более «массированным».

Пока царские поезда маневрировали на железнодорожных путях, Алексеев не терял время зря. Он уже запросил мнение некоторых высших генералов и получил от них ответы, в которых выражалась поддержка его позиции, и выходом из положения признавался компромисс с Думой (телеграммы адмирала А. И. Непенина, генерала А. А. Брусилова, великого князя Николая Николаевича и др.). Более того, с помощью генерала А. С. Лукомского, находившегося в Ставке великого князя Сергея Михайловича и начальника дипломатической канцелярии Ставки Н. А. Базили Алексеев даже составил проект манифеста, от имени царя провозглашавшего создание «ответственного перед представителями народа министерства» во главе с Родзянко. В 11-м часу вечера 1 марта все это было передано в Псков [115]. Но Псков молчал. В вагоне «литера А» генерал Рузский никак не мог убедить Николая II принять новую позицию Ставки. Позднее Рузский вспоминал, что царь «возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения». Он, писал Рузский, уверял, что «общественные деятели», получив власть, «не сумеют справиться со своей задачей» и что формула «ответственного министерства» «ему непонятна, что надо быть иначе воспитанным, переродиться…» [116]Только в первом часу ночи 2 марта Николай II сдался. Согласие царя на ответственное министерство, по существу, означало отказ от карательной экспедиции генерала Иванова. В Ставку пошло распоряжение о прекращении движения его войск на Петроград.