Владимир Демьянов - Геометрия и Марсельеза

— Сейчас не время заниматься минералогией! — крикнули ему.

— А я о ней и не думаю, — спокойно ответил химик, — Я просто не хочу, чтобы тело мое досталось на поругание. Разве вы не видите, что наше дело проиграно?

Монжу было не до наблюдений. Он заряжал и наводил пушки. Ученый знал, как их следует отливать, растачивать, проверять, испытывать… Сейчас он их применял в бою. Занявшись этим делом впервые в жизни под вражеским огнем, он освоил его в несколько минут. Геометр еще не отчаивался. Он надеялся и на своего друга — Бонапарта…

Перре уже несколько раз посылал людей с докладом Бонапарту об отчаянном положении флотилии, но ответа не было. Получил ли главнокомандующий эти печальные известия или нет, собирается ли что-нибудь предпринять по этому поводу — никто на флотилии не знал.

Пушечную пальбу Бонапарт слышал еще с утра, и она беспокоила его, но, конечно, не настолько, чтобы он переменил свои планы. Лишь огромной силы взрыв, дошедший до его ушей, совсем не чутких к музыке оркестровой, но хорошо воспринимавших во всех тонкостях «музыку» боя, заставил Бонапарта подумать, что положение и на самом деле опасно. Он приказал армии двигаться беглым маршем. Вряд ли он так поступил бы, если бы знал, что взорвалась турецкая канонерка.

Перед деревней Шубра-Хит Бонапарта ожидали мамлюкские войска в боевом порядке. Однако генерал не бросился в атаку. Он начал без торопливости принимать исходную диспозицию.

Каждая из пяти дивизий образовала каре — правильный замкнутый четырехугольник со сторонами «толщиной» в шесть человек. Артиллерия расположилась по углам, а немногочисленная кавалерия и багаж — посередине. Пять геометрически правильных фигур выросли перед мамлюками на расстоянии в каких-нибудь пол-лье. Саперы и артиллерийские депо укрепились в двух деревнях позади позиций. В случае отступления они могли оказывать помощь дивизиям.

Мамлюки недолго наблюдали за хитрыми приготовлениями. С воинственными кликами ринулись они на фланги и тыл. Другие столь же беспорядочной массой двинулись на центр и правое крыло. Черные волны людского прибоя, сверкая оружием, надвигались на квадраты французских дивизий.

Солдаты Бонапарта молчали, ни малейшим движением не выдавая растущего нервного напряжения. В такие минуты труднее всего дается человеку бездействие. Но бездействовать оставалось недолго.

Подпустив противника на картечный выстрел, бешено заработала артиллерия Бонапарта. Черные валы сминались, разбивались, редели, через них перекатывались новые, но уже более слабые…

Лишь несколько небольших волн докатилось до флангов каре. Это были самые храбрые, самые отчаянные из мамлюков. Размахивая саблями, бросились они вперед — и попали под убийственный ружейный огонь, пройти сквозь который довелось немногим. Храбрейшие из храбрых достигли каре и повисли уже на штыках…

Стихийный порыв и беспримерная отвага тысяч людей разбилась о железную логику, четкий порядок и строгую дисциплину. И началось бегство. Беспорядочные толпы мамлюков в панике покатились обратно к Нилу. Измотанные походом, но воодушевленные успехом солдаты Наполеона преследовали их по пятам…

А флотилия Перре продолжала еще сражаться. Непрерывный бой длился уже более трех часов. Перераспределив свои силы, Перре сумел отобрать канонерские лодки, захваченные было мамлюками. Сам он был при этом тяжело ранен ядром в руку. Положение оставалось трудным. Но сквозь шум боя можно было слышать отдаленную пушечную пальбу. Это Бонапарт расправлялся с четырехтысячным отрядом мамлюков. При виде приближающихся французских войск командующий турецкой флотилии снялся с якоря и поднялся вверх по Нилу. Берега тоже мало-помалу очистились от неприятеля, и бой прекратился.

Пропахшие пороховым дымом неразлучные друзья Монж и Бертолле поздравили друг друга с победой, с жизнью, которая еще понадобится и революции, и Франции, и науке. От холодной подтянутости Бертолле не осталось и следа. Да и блондином, каким он был всегда, трудно было его назвать. Прокопченный пороховым дымом, он стал похожим на Гаспара, черного от рождения. Возбужденные боем и в то же время страшно усталые, стояли они на палубе «Оленя».

Отчаянно жестикулируя, Монж увлеченно рассказывал что-то, но его руки вдруг замедлили движения, застыли в воздухе и расслабленно опустились… По Нилу плыли трупы. Обнаженные трупы мамлюков. У этих людей была скверная привычка носить при себе свои сбережения, если, конечно, считать сбережениями деньги, отобранные у других. А солдаты Бонапарта оказались достаточно предприимчивыми…

Двух лет участия в итальянской кампании — первом завоевательском походе Бонапарта — вполне хватило, чтобы революционный пыл бескорыстных защитников родины заметно уступил приобретательским вожделениям профессиональных солдат, жаждущих вознаграждения за свой рискованный труд.

— На войне, как на войне, — сказал Бонапарт своему другу-математику при встрече, — Это ведь из-за вас, любезный Монж, я не завершил сражения. Для спасения тебя, Бертолле и других твоих спутников я повернул левое мое крыло к Нилу раньше, чем правое обошло Шубра-Хит. Иначе от меня не ушел бы ни один мамлюк!

Красноватые воды Нила неторопливо несли мамлюкские трупы на север, к лазурному Средиземному морю, а встречный ветер гнал пороховой дым и бурую пыль, поднятую тысячами солдатских ног, на юг, к Каиру. На войне, как на войне, сказал Бонапарт…

Была после этого знаменитая битва при пирамидах, перед которой Бонапарт сказал своим солдатам, что на них смотрят сорок веков. И солдаты выиграли битву. Были и другие сражения, в которых потери французов исчислялись десятками людей, о чем генерал говорил с горечью, тогда как мамлюки гибли тысячами. Все это было нормой, на это и рассчитывался поход великого честолюбца.

Однако увлекшись своими наземными делами, Бонапарт на время забыл о средствах, доставивших его тридцатитысячную армию в Египет, и о том, что эти средства могут понадобиться.

Катастрофа нагрянула внезапно.

Целый месяц рыскал по Средиземноморью обманутый Бонапартом Нельсон и настиг-таки эскадру Брюэса. Она спокойно стояла на абукирском рейде, ожидая приказов. Извечная история. Как только высшее начальство начинает слишком вникать в дела подчиненных, они утрачивают самостоятельность, инициативу и даже чувство ответственности. С Брюэсом, видимо, произошло то же самое. Он не сделал промеров между кораблями и берегом, не укрепил берега. На «Востоке» даже не были убраны матрацы и банки с краской, что хранились в каютах, сооруженных наспех на верхней палубе. Мало того, часть матросов в роковой для французов час оказалась на берегу, да и никто не ждал удара по эскадре со стороны берега.