Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

— Про то, что Чичиков скупал мертвые души? Ну да, естественно… Войдите в мое положение: то я ору, что ни одному его слову нельзя верить, а то вдруг сам же за него и заступаюсь.

— Вот именно. А ведь он не только в этом случае сказал правду.

— То есть как? Вы готовы поверить этому…

— Вспомните его реплику про Наполеона, — напомнил Холмс. — «Они с Чичиковым, — сказал он, — одного поля ягоды».

— Ну, знаете! — возмутился Уотсон. — Этого я от вас не ожидал! Можно как угодно относиться к Наполеону, но, что ни говори, он был человек необыкновенный. И поистине надо обладать тупостью Ноздрева или, если вам так больше нравится, легкомыслием Ноздрева, чтобы поставить Наполеона на одну доску — с кем? С Чичиковым! С этим пошляком! С этим мелким шарлатаном!

— А вот тут вы ошибаетесь, мой милый Уотсон, — живо возразил Холмс. — Сопоставление это вовсе не так глупо, как может показаться с первого взгляда. И принадлежит оно не Ноздреву…

— А кому же?

— Самому Гоголю!

— Хоть убейте, не понимаю, про что вы толкуете! — возмутился Уотсон. — Неужели вы всерьез считаете, что между Наполеоном и Чичиковым действительно есть что-то общее? Да мало ли что могло померещиться Ноздреву или дураку полицмейстеру!

— Ладно, — согласился Холмс. — Оставим Ноздрева. Оставим полицмейстера. Позвольте, я напомню вам знаменитые строки Пушкина. — Холмс с выражением продекламировал. — «Мы все глядим в Наполеоны. Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно…» Это ведь сказано именно про таких людей, как Чичиков. Про тех, для кого люди — всего лишь «двуногие твари», которыми можно торговать напропалую, как торговал ими Чичиков… Нет, Уотсон! Что ни говорите, а на сей раз, как это ни парадоксально, вдохновенный врун Ноздрев сказал чистую правду. Чичиков действительно похож на Наполеона. И не только внешне. Вы только вдумайтесь в глубинный смысл этого сходства.

— Прямо-таки уж глубинный? — усомнился Уотсон. — В конце концов, мало ли кто на кого похож? В жизни всякое бывает.

— В жизни действительно бывает всякое. Но в литературе такие совпадения всегда несут в себе особый смысл. Вот, например, Пушкин про своего Германна замечает, что тот был похож на Наполеона. Помните? «У него профиль Наполеона…». Вы что же, думаете, это просто так, для красного словца сказано?

— Про какого Германна вы говорите? — удивился Уотсон.

— Побойтесь бога, Уотсон! — возмущенно воскликнул Холмс. — Неужели вы не читали «Пиковую даму»?

— Каюсь, не читал, — признался Уотсон.

— Непременно прочтите! — не терпящим возражений тоном распорядился Холмс. — Завтра же! Кстати, не пожалеете. Получите огромное удовольствие!

— Ну что, Уотсон? Прочли вы «Пиковую даму»? — спросил Холмс.

— Прочел, — вздохнул Уотсон.

— И что же? Неужели эта повесть вам не понравилась?

— Как вы можете так говорить, Холмс? — возмутился Уотсон. — Не просто понравилась! Я испытал истинное наслаждение!

— Лицо ваше, однако, говорит о другом. А лицо, как известно, — зеркало души. Итак? Что повергло вас в такое уныние?

— Повесть Пушкина прекрасна. Но конец ее действительно нагнал на меня жуткую тоску. Мне жалко Германна.

— Вот как?

— Не прикидывайтесь таким сухарем, Холмс. Я ведь знаю, вы тоже в глубине души ему сочувствуете.

— Сочувствую? — задумался Холмс. — Нет, мое отношение к Германну, пожалуй, не укладывается в это определение. Однако, что правда, то правда: многое в этом человеке меня привлекает.

— Вот видите!

— Прежде всего, — словно не слыша этого пылкого восклицания, продолжал Холмс, — меня привлекает его яркая незаурядность. Кстати, Уотсон, вы обратили внимание на эпиграф, который Пушкин выбрал для этой повести?

— Честно говоря, не обратил, — признался Уотсон.

— Зря. Прочтите его внимательно!

Уотсон раскрыл «Пиковую даму» и прочел:

— Остроумно, — сказал он, дочитав до конца.

— Я привлек ваше внимание к этому эпиграфу, — сказал Холмс, — не для того, чтобы расточать комплименты пушкинскому остроумию.

— Ах, так это самого Пушкина стихотворение?

— Да. Впервые он привел его в своем письме к Вяземскому от 1 сентября 1828 года. «Я продолжаю, — писал он в этом письме, — образ жизни, воспетый мною таким образом…». И далее следовал текст этого шуточного стихотворения. Позже, в слегка измененном виде, он поставил его эпиграфом к «Пиковой даме». Я попросил вас прочесть его внимательно, чтобы обратить ваше внимание на его форму. На ритмику, интонацию…

— О, все это я оценил вполне! Можете мне поверить! Форма весьма изящна, интонация легка, грациозна, непринужденна, как, впрочем, почти все у Пушкина.

— Да нет, не в этом дело! — поморщился Холмс.

Подойдя к книжному шкафу, он порылся в нем и извлек старый, пожелтевший от времени журнал.

— Что это? — спросил Уотсон.

— «Русская старина» за 1884 год. Август. Здесь впервые была отмечена родословная этого пушкинского отрывка в описании рукописей Пушкина, сделанном известным историком русской литературы Вячеславом Евгеньевичем Якушкиным. Сделайте одолжение, Уотсон, прочтите, что пишет Якушкин об этом пушкинском стихотворении.

Приблизив раскрытый журнал к глазам, Уотсон прочел:

— «Отрывок из известной песни — „Знаешь те острова…“ — принадлежащей многим авторам…». Ничего не понимаю! Выходит, это не один Пушкин сочинил, а многие авторы?

— Нет, — покачал головой Холмс. — Это стихотворение сочинил Пушкин. Но современниками, знающими, в чем тут дело, оно воспринималось как отрывок из песни, сочиненной раньше. А песенка эта была сочинена Рылеевым и Бестужевым-Марлинским.

— Вон оно что!

— Да… И содержание песенки было весьма, я бы сказал, примечательное. Полный ее текст у меня имеется.

Взяв с полки том Рылеева, Холмс быстро раскрыл его на нужной странице.

— Вот она, эта песенка, — сказал он, протягивая книгу Уотсону. — Прочтите, пожалуйста!

Уотсон начал:

— Нет-нет, не это! — прервал его Холмс. — Переходите сразу ко второму отрывку!

Уотсон послушно выполнил и это распоряжение Холмса: