Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

— Какое еще обстоятельство? — вскинулся Уотсон.

— Вы совершенно упустили из виду предисловие, которым Пушкин снабдил свои «Отрывки из путешествия Онегина».

— Ах, вот вы о чем, — махнул рукой Уотсон. — Нет, Холмс! Об этом предисловии я не забыл. Я прочел его по меньшей мере четыре раза!

— И что же?

— То-то и дело, что ничего. Читаю и ничегошеньки не понимаю. Хоть убейте! Можно подумать, что Пушкин написал это предисловие не для этого, чтобы объяснить свои намерения читателю, а напротив, чтобы как можно надежнее скрыть их от него.

— Не горячитесь, друг мой. Лучше прочтите это предисловие еще раз. Медленно, не торопясь. Впрочем, давайте-ка прочтем его вместе.

— Охотно! — Уотсон протянул Холмсу уже порядком пострадавший от многократного чтения томик «Евгения Онегина».

— Итак, я начинаю. Слушайте внимательно! — объявил Холмс и медленно, точно взвешивая каждое слово, приступил к чтению пушкинского предисловия. — «Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить вместо девятого нумера осьмой над последнею главою «Евгения Онегина» и пожертвовать одною из окончательных строф:

Холмс прервал чтение и вопросительно глянул на Уотсона.

— Ну? Что же здесь непонятного? Может быть, вы не знаете, кто такие Камены?

— Не считайте меня совсем уж невеждой! — раздраженно откликнулся Уотсон. — Я прекрасно знаю, что Камены — это музы. И я, конечно, понял, что Пушкин тут говорит о том, как велик был для него соблазн сочинить именно девять, а не восемь глав. Тут и девятый вал и девять муз… Я уж не говорю о том, что пропущенная глава была нужна ему не только для ровного счета. Нет, друг мой, тут как раз все более чем понятно. Непонятное начинается дальше.

— А дальше идет уже знакомая нам с вами ссылка на поэта Катенина, который вполне резонно, как мы уже выяснили, полагал, что пропуск целой главы вредит цельности романа и делает не совсем правдоподобным столь быстрое превращение Татьяны из уездной барышни в знатную даму.

— Нет, я не про это. Непонятное начинается еще дальше. Читайте с того места, где Пушкин говорит, что замечание Катенина кажется ему справедливым.

— Извольте, — согласился Холмс и стал читать дальше. — «Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики».

— Вот! — торжествующе воскликнул Уотсон. — «По причинам, важным для него, а не для публики». Пятый раз уже я вдумываюсь в эту загадочную фразу и ровным счетом ничего не понимаю. Что это за таинственные причины? И почему Пушкин, всегда такой прямой, так ясно и открыто высказывающий свои мысли, на этот раз вдруг решил напустить туману? В прошлом нашем путешествии, Холмс, вы дали мне понять, что у вас в руках уже имеется ключ к этой тайне.

— Ключ не ключ, но кое-какая догадка у меня действительно возникла.

— Какая догадка?! Ну?.. Что же вы молчите! Вы же видите, что я сгораю от любопытства!

— Повторяю, пока это только догадка. Необходимо ее проверить. Вот этим, друг мой, мы с вами сейчас и займемся.

— Хоть убейте, не понимаю: что мы будем проверять? А главное, как? Каким образом? У нас ведь нет ни одного даже самого пустякового факта. Не за что ухватиться!

— Сперва всегда кажется, что не за что ухватиться, — сказал Холмс.

Подойдя к ящику письменного стола, он достал из него сложенный вчетверо лист плотной глянцевой бумаги.

— Взгляните сюда, Уотсон!

— Что это?

— Географическая карта европейской части России.

Развернув карту и разложив ее на столе, Холмс сказал:

— Попробуйте проследить маршрут путешествия Онегина. Вы смотрите в пушкинский текст, а я буду следить по карте.

Уотсон оживился.

— Я готов! — отозвался он и лихорадочно стал листать страницы «Путешествия Онегина». Найдя наконец нужное место, он деловито сказал: — В начале у Пушкина говорится, что Онегин из Москвы отправился в Нижний Новгород…

— Великолепно!.. Дальше, — отозвался Холмс, делая пометку на карте.

— Оттуда в Астрахань… А из Астрахани на Кавказ.

— Понимаю… Дальше?

— Дальше тут что-то непонятное… «Прекрасные брега Тавриды…». Таврида — это где?

— Таврида — это Крым. А отсюда уже рукой подать до Одессы. Благодарю вас, Уотсон. Этого вполне достаточно. Моя догадка подтвердилась.

— В таком случае, может быть, вы наконец поделитесь со мной, в чем она состоит, эта ваша догадка? — не без язвительности заметил Уотсон.

— Охотно! — улыбнулся Холмс. — Я подумал, что Онегин, путешествуя по России, наверняка должен был увидеть военные поселения графа Аракчеева. И маршрут онегинского путешествия полностью это подтвердил.

— А что это за военные поселения? — недоумевающе вопросил Уотсон. — И кто он такой, этот граф Аракчеев? Я, признаться, ничего об этом не слышал.

— Стыдитесь, Уотсон! — начал Холмс.

Но Уотсон раздраженно прервал его:

— Полно вам, Холмс, попрекать меня моим злосчастным невежеством! Лучше бы взяли да объяснили, в чем тут дело.

— Извольте, — согласился Холмс. — Впрочем, я думаю, гораздо лучше будет, если о военных поселениях вы услышите не от меня, а от современников Аракчеева.

— Разумеется, это было бы лучше. Но где, черт возьми, мы с вами их найдем, этих современников?

— Ничего не может быть легче, — пожал плечами Холмс. — Включим нашу машину и перенесемся, ну, скажем, в салон Анны Павловны Шерер…

— Вы имеете в виду героиню романа Льва Толстого «Война и мир»? — сказал Уотсон не столько для того, чтобы уяснить получше замысел Холмса, сколько желая продемонстрировать перед другом свою начитанность.

— Именно ее, — улыбнулся Холмс.

— Я прекрасно помню эту даму. Но, если память мне не изменяет, в тех главах «Войны и мира», где она появляется, и речи нет ни об Аракчееве, ни о военных поселениях.

— Это не важно, Уотсон, — отмахнулся от этого возражения Холмс. — Мы с вами сами заведем разговор на эту тему. А поскольку тема эта была в те времена весьма животрепещущая… Впрочем, довольно болтовни. К делу!

Подойдя к пульту, Холмс быстро набрал код соответствующих страниц «Войны и мира», включил пусковое устройство, и в тот же миг друзья очутились в салоне Анны Павловны Шерер.

Вечер был в самом разгаре. Как выразился по этому поводу сам автор романа, «вечер был пущен, веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели». Сперва Холмс и Уотсон слышали лишь неразборчивый гул разных голосов, но вскоре из этого гула выделился хорошо им знакомый голос Пьера Безухова.