Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

— Вы полагаете, это было бы лучше?

— Ну сами подумайте! — все больше увлекался Уотсон. — Если бы Чацкий не перед Скалозубом, не перед Репетиловым, а перед настоящими людьми свои задушевные мысли высказывал, Белинский разве сказал бы про него, что он крикун, фразер, мальчик верхом на палочке?

— Да, пожалуй, не сказал бы, — вынужден был согласиться Холмс.

— Вот видите! — торжествовал Уотсон. — Право, жаль, что Грибоедов до этого недодумался.

Холмс хотел было что-то возразить, но, очевидно, раздумал. Какая-то новая, неожиданная мысль его захватила.

— А не хотите ли, — вкрадчиво предложил он, — попытаться исправить эту ошибку Грибоедова?

— Я?! — изумился Уотсон. — Каким образом, дорогой Холмс?

— С помощью нашей машины, разумеется, — улыбнулся Холмс. — Это не так уж трудно. Вам потребуется только заложить в нее соответствующую программу. А уж все остальное она сделает сама.

— Идет! — решил Уотсон. — Только, чур, одно условие. Чтобы мне не пришлось опять говорить стихами.

— Пожалуйста, — пожал плечами Холмс. — Если угодно, мы с вами вообще можем молчать. Будем только смотреть, да слушать, да мотать на ус.

Гостей на балу у Фамусова было так много, что для Холмса и Уотсона не составило труда затеряться в их веселой шумной толпе.

Спрятавшись за колонну, Холмс показал Уотсону глазами на Хлестову, которая как раз в этот момент обратилась с вопросом к Скалозубу:

Скалозуб ответил на этот вопрос вопросом:

— Ах, сударь, все! — отвечала Хлестова.

Скалозуб величественно продолжал:

Тут вмешался подошедший Фамусов:

Фамусов выпалил все это одним духом, обращаясь преимущественно к Скалозубу и явно ожидая от него поддержки. Но поддержки не последовало. Выслушав Фамусова. Скалозуб презрительно сказал:

Фамусов слушал эту неожиданную в устах Скалозуба гневную тираду разинув рот. А Скалозуб распалялся все больше и больше:

Хлестова испуганно воскликнула:

Фамусов в ужасе схватился за голову:

А Скалозуб продолжал ораторствовать не хуже Чацкого:

В этот страстный монолог Скалозуба уже давно с интересом вслушивался подошедший Платон Михайлович Горич. Необыкновенное душевное волнение отражалось на его лице. А когда дело дошло до сброшенной маски, он не выдержал. Заключив Скалозуба в объятия, он троекратно его облобызал и заговорил:

Хлестова испуганно перекрестилась, словно перед нею вдруг явился сам сатана:

Последняя реплика принадлежала Фамусову. Обернувшись к подошедшему Чацкому, он сказал:

Чацкий ответил:

Скалозуб решительно вышел вперед:

Платон Михайлович кинулся к Чацкому:

Чацкий растроганно отвечал:

Платон Михайлович, не выпуская его из объятий, заговорил с уже вовсе не свойственным ему пафосом:

Хлестова, окончательно уверившись, что все происходящее — не иначе как дьявольское наваждение, шарахнулась в сторону, в ужасе бормоча:

Холмс хохотал так, что у него даже слезы выступили.

— Вы смеетесь над Хлестовой? — спросил догадливый Уотсон.

— Да, конечно, — ответил Холмс, с трудом обретая свое обычное спокойствие. — И над нею тоже. Старуха была особенно уморительна.

— Что значит «особенно»! — уставился на него Уотсон. — Неужели вы хотите сказать, что остальные участники этой замечательной сцены тоже смешны?

— А разве нет? — сказал Холмс. — Разве Платон Михайлович, этот тюфяк, этот байбак, этот прямой предшественник Ильи Ильича Обломова, с пафосом декламирующий романтические стихи Николая Асеева… Разве он не был уморителен до крайности?