Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

— Нет, — сказал Холмс, — не собираюсь. На сей раз речь идет о другом. Я хотел вас спросить: как вы думаете, можно ли по этой шляпе определить, каковы были политические взгляды ее владельца?

— Вам угодно смеяться надо мною. Что ж, я, как вы знаете, человек довольно добродушный и готов стерпеть любую насмешку. Тем более от вас.

— Ладно, оставим это, — улыбнулся Холмс, — вернемся к нашему любимому «Евгению Онегину». Помните, в первой главе пушкинского романа есть такие строчки: «Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар». Вы никогда не задумывались над тем, что за штука такая боливар и почему Пушкин так подчеркивает, чтоименно надел на себя Онегин?

— Вы уж совсем погрязли в мелочах, Холмс, — пожал плечами Уотсон. — Боливар — это, судя по всему, какая-то модная одежда того времени. Скорее всего, боливар — это плащ.

— Плащ? — искренне удивился Холмс. — Почему именно плащ?

— Ну, хотя бы потому, — рассудительно ответил Уотсон, — что там прямо сказано, что этот самый «боливар» был широкий. А что еще, по-вашему, может быть широким, кроме плаща?

— А вы загляните в примечания к «Евгению Онегину», — посоветовал Холмс. — Не исключено, что Пушкин сам счел нужным объяснить это слово.

— Прекрасная мысль! — одобрил Уотсон и послушно стал листать томик Пушкина, протянутый ему Холмсом. — Ага! Вот! Так и есть… «Боливар, — прочел он, — шляпа á la Боливар».

— Видите, Уотсон? — торжествующе сказал Холмс. — Шляпа… Шляпа, а вовсе не плащ.

— Бог ты мой, — поморщился Уотсон. — Какая разница? Плащ… Шляпа… Не все ли равно? Важно то, что, как я и предполагал, это мелочь, не стоящая внимания. Право, не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться заглянуть в примечания.

— Я просил вас заглянуть в примечания совсем с другой целью. Надеюсь, вы заметили, что примечание это принадлежит не редакции, а самому Пушкину. Следовательно, у Пушкина были какие-то серьезные причины, побудившие особо подчеркнуть, что его герой щеголял в шляпе á la Боливар. Как вы думаете, с какой целью Пушкин так настойчиво подчеркивает название шляпы, которую надел на себя Онегин, отправляясь на бульвар? Или вы считаете, что название это он выбрал случайно?

— Разумеется, не случайно, — сказал Уотсон. — Какой поэт отказался бы от такой блестящей, изысканной рифмы: «Бульвар» — «Боливар».

— Ах, Уотсон, Уотсон! — покачал головой Холмс. — Плохо вы знаете поэтов! Ни один уважающий себя стихотворец не унизится до того, чтобы употребить то или иное слово исключительно ради рифмы. А уж тем более не стал бы этого делать такой поэт, как Пушкин.

— Зачем же тогда, по-вашему, он это сделал?

— А вот это нам с вами, дорогой Уотсон, как раз и предстоит узнать. Именно с этой целью я и раздобыл шляпу такого фасона…

— Значит, этот цилиндр, который вы сейчас с таким вниманием разглядывали, и есть тот самый боливар, о котором писал Пушкин?

— Ну да! Именно поэтому я и спросил вас, можно ли по шляпе определить политические воззрения ее владельца. А вы почему-то обиделись.

— Понимаю… Вы, значит, уже раскрыли эту тайну? Не так ли?

— Не скрою, кое-какие догадки у меня имеются. Однако они еще нуждаются в самой серьезной проверке. Садитесь к пульту, Уотсон!.. Впрочем, на этот раз, пожалуй, настройку сделаю я сам.

— Куда вы собираетесь отправиться? — полюбопытствовал Уотсон. — Опять в «Евгения Онегина»?

— Не обязательно, — сказал Холмс. — Лишь бы только нам встретить кого-нибудь из современников пушкинского Онегина.

Они оказались во дворике старинного барского особняка с каменными львами на воротах. Прямо навстречу им в сдвинутом набекрень широкополом цилиндре — точь-в-точь таком же, какой только что разглядывал в свою лупу Шерлок Холмс, — ив небрежно накинутой на плечи пелерине шел человек, румяное лицо которого свидетельствовало о том, что он только что весьма плотно пообедал.

Завидев Холмса, человек раскрыл ему навстречу объятия и заговорил:

— И я тоже, признаться, — сказал Холмс, — только что подумал, что встреча с вами сейчас нам была бы очень кстати.

— Полноте, Холмс, — понизив голос, сказал Уотсон. — На что нам этот пустомеля?

Но пустомеля, как видно, обладал весьма тонким слухом. Как ни тихо произнес Уотсон эту свою реплику, он ее, видимо, все-таки расслышал. Тем не менее он ничуть не обиделся, а как ни в чем не бывало продолжал свое объяснение в любви, обращаясь теперь уже не к Холмсу, а прямо к Уотсону:

— О, нет, господин Репетилов, — прервал его излияния Холмс, — таких жертв мы от вас не потребуем. Но если вы действительно хотите доказать нам свое расположение, соблаговолите ответить нам на один пустяковый вопрос. Что такое шляпа á la Боливар?

На Репетилова, однако, этот пустяковый вопрос произвел почему-то сильнейшее впечатление. Сняв с головы упомянутый головной убор, он быстро спрятал его под пелерину и таинственно приложил палец к губам:

— Кое-что мне известно, — уклончиво ответил Холмс. — Но, разумеется, не все. Впрочем, мне вы вполне можете довериться.

Наклонившись к самому уху Холмса и таинственно понизив голос, Репетилов проговорил:

— Ни слова более! — оборвал его Холмс. — Тайна эта принадлежит не вам, и мне ее знать ни к чему. Меня интересует только одно: шляпа… Шляпа á la Боливар… Какое она имеет ко всему этому отношение?

— Вот уж никогда не поверю, — вмешался Уотсон, — чтобы такой пустяковый предмет, как шляпа, мог иметь такое значение.

Репетилов мгновенно обернулся к новому собеседнику и, положив руку ему на плечо, заговорил с еще большей страстью и даже с пафосом: