Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

— И неужели он так и не отыскался?

— Отыскался. Но это уже произошло сравнительно недавно. Какими-то неисповедимыми путями эти вырезанные страницы оказались в Красноярске, откуда потом попали в Москву, в Центральный государственный архив древних актов. Там их обнаружил литературовед Илья Фейнберг. Он догадался, что представляют собой эти страницы и блестяще доказал их подлинность. Мало того, он проследил весь сложный, запутанный путь этих затерянных страниц, всю их судьбу чуть ли не за целое столетие. Обо всем этом он рассказал в своем сочинении, озаглавленном «История одной рукописи». Именно про это сочинение я и сказал вам, что остротой интриги оно может соперничать с лучшими из «Рассказов о Шерлоке Холмсе».

— Вы хотите сказать, что профессия литературоведа таит в себе такие же неожиданности, как и профессия криминалиста? — спросил Уотсон.

— О, я хочу сказать не только это, — покачал головой Холмс. — Впрочем, об этом позже. Пока что я хочу, чтобы вы ясно поняли, как важен результат этой находки. Как, по-вашему, велика разница между этими двумя вариантами «Повести о капитане Копейкине»?

— Велика ли? — задумался Уотсон. — Как вам сказать…

— Вы просто удивляете меня, Уотсон! — воскликнул Холмс. — Да ведь эта разница просто поразительна! Вы только подумайте. Одно дело — человек становится предводителем разбойничьей шайки, потому что он доведен до отчаяния, умирает с голоду. И совсем другое, если он хочет ходить в театры да лакомиться французским вином.

— Однако вы так и не ответили мне на главный мой вопрос, — воскликнул вдруг Уотсон. — Почему все-таки Гоголь считал, что капитан Копейкин так необходим в поэме? Ведь он и в самом деле ничем не похож на Чичикова.

— А вот как раз тем и необходим, что не похож, — ответил Холмс. — Не только на Чичикова, но и на всех остальных персонажей поэмы. Как вы думаете, Уотсон, почему эта книга Гоголя называется «Мертвые души»?

— Смешной вопрос! — пожал плечами Уотсон. — Потому что Чичиков скупает мертвые души, которые по документам числятся живыми.

— Нет, друг мой, — покачал головой Холмс. — Не только поэтому. Вы только окиньте взглядом всех персонажей этой гоголевской поэмы. Да ведь они сами — мертвые души. А капитан Копейкин среди них — чуть ли не единственная живая душа. Если помните, по словам просто приятной дамы, Чичиков ворвался к Коробочке, как «Ринальд Ринальдин». То есть, как разбойник. Это, конечно, игра воображения милой дамы. Но вся штука в том, что Чичиков ведь и в самом деле — разбойник.

— Как капитан Копейкин?

— То-то и дело, что нет. И не только потому, что разбой его совсем особого рода. Чичиков разбойничает ради наживы, ради вкусной и сладкой жизни. А капитан Копейкин вынужден стать разбойником, потому что с ним поступили несправедливо. Не только обрекли на бесправие и нищету, но еще и обидели, оскорбили, унизили. А теперь подумайте, какой страшный урон нанес Гоголь своей поэме, изменив образ Копейкина. Ведь Копейкин-сластолюбец, Копейкин, мечтающий о всяких разносолах и французских винах, уже не так далек от Чичикова, как Копейкин, отстаивающий свое естественное право на жизнь. Внеся эти исправления, Гоголь невольно приблизил Копейкина к Чичикову, во всяком случае, сильно уменьшил пропасть, их разделяющую.

— Смотрите-ка! А мне это даже в голову не пришло! — признался Уотсон.

— Теперь, я надеюсь, вы понимаете всю сложность, всю значительность этой находки, — увлеченно продолжал Холмс. — Вы только подумайте! Вот литературовед отыскал подлинный текст «Повести о капитане Копейкине». И отныне во всех изданиях «Мертвых душ» две редакции этой повести поменялись местами: запрещенный царской цензурой «Копейкин» занял наконец по праву принадлежащее ему место в основном тексте поэмы, а поневоле искаженная Гоголем редакция той же повести перешла туда, где ей и надлежало быть: в приложения к «Мертвым душам». По совести говоря, Уотсон, мы с вами должны признать труд литературоведа, пожалуй, даже важнее, чем труд нашего брата сыщика.

— Не думал я, Холмс, что вы способны на такое нелепое умаление своих заслуг, — нахмурился Уотсон. — Впрочем, я забыл пословицу, гласящую, что самоуничижение паче гордости.

— О нет! — усмехнулся Холмс. — В данном случае мною движет не гордыня, а простое чувство справедливости. Я ведь еще не все сказал, что думаю по этому поводу.

— Вот как?

— Ну да. Я отметил лишь, что отчеты литературоведов о своих исследованиях остротой интриги не уступают порой рассказам о подвигах наших с вами коллег. Но я пока еще ни словом не обмолвился о тех преимуществах, которыми литературоведы обладают по сравнению с нашим братом криминалистом. Вспомните, например, о строфах из десятой главы «Евгения Онегина», которые Пушкин так тщательно и остроумно зашифровал, что их чуть ли не сто лет не могли расшифровать. Только в 1910 году литературовед Морозов…

— Мне кажется, Холмс, у вас тоже есть кое-какие заслуги в этой области, — запальчиво прервал его Уотсон. — Не вы ли блистательно разгадали шифр пляшущих человечков? Я готов допустить, что этот ваш Морозов совершил нечто похожее. Иначе говоря, я готов допустить, что какой-нибудь выдающийся литературовед иной раз может оказаться равенШерлоку Холмсу. Но ведь вы, кажется, говорили о преимуществах, которыми литературоведы якобы обладают перед вами? Так вот, извольте прямо сказать: каковы эти преимущества?

— Позвольте я отвечу на ваш вопрос словами одного из родоначальников жанра литературоведческого детектива. Словами Ираклия Андроникова.

Сняв с полки книгу Андроникова, Холмс полистал ее, нашел нужное место, прочел:

— «Несколько слов о Холмсе…»

— О! Речь идет о вас? Интересно! — вскрикнул Уотсон.

— «Несколько слов о Холмсе, — невозмутимо продолжал великий сыщик. — Рассказы о нем в высшей степени отвечали своему времени… В то же время в них заключалось то ценное, что позволяет наряду с рассказами Эдгара По лучшие рассказы о приключениях этого сыщика относить к настоящей литературе. Я имею в виду умение героя связывать отдельные тончайшие наблюдения цепью неопровержимых логических умозаключений, имею в виду „торжество логики“, аналитический подход к явлениям жизни, увлекательные поиски доказательств, умение строить гипотезы…». Как видите, Уотсон, он отдает мне должное. Вы должны быть довольны.

— Ах, милый Холмс! — вздохнул Уотсон. — Вы забыли мудрую поговорку древних: «Бойтесь данайцев, дары приносящих…» Чует мое сердце, за всеми этими комплиментами последует какое-то «но».

— На этот раз ваша интуиция вас не обманула, — улыбнулся Холмс. — Правда, тут следует не «но», а «однако». Но это, разумеется, дела не меняет. Надеюсь, вы позволите мне дочитать это рассуждение до конца?