Николай Сперанский - Ведьмы и ведьмовство

Папские комиссары признали доводы Ольдрадо убедительными и объявили Иоанна не подлежащим инквизиционному суду. Инквизиция, со своей стороны, тоже не стала пускаться в принципиальные препирательства с Ольдрадо. Она лишь твердо стояла на одном: что она может всех виноватых в занятиях волшебством брать к себе на допросы и что ей самой должно быть предоставлено выяснение того, какие формы принимало в различных случаях invocatio daemonum, был ли тут ясно выраженный или молчаливый договор, и как поступки колдуна относились к культу «латрии» или «дулии». И в этом ей со стороны римской курии не было отказа. Мало того: многие из преемников Александра IV сами поощряли инквизицию без всякого стеснения выслеживать и судить колдунов известным нам упрощенным порядком, ссылаясь на то, что иначе от волшебства скоро совсем не станет никому житья: так быстро умножалось, по их мнению, число людей, которые «заключали союз со смертью и с преисподнею делали договор».

Adorare daemones, baptizare imagines et talia sunt valde gravia peccata et modernis temporibus multum incipiunt pullulare [37] Воздавать божеские почести демонам, крестить восковые фигуры и тому подобное — все это тяжкие грехи, весьма умножающиеся в новое время. (По средневековому взгляду, действия над восковой фигурой человека только в том случае могли отзываться на человеке, если такая фигура была предварительно окрещена священником как живой младенец.) — эти характерные для XIV века жалобы заслуживают нашею полного внимания. Стала ли Западная Европа к этому времени действительно колдовать сильнее, чем она колдовала прежде, на это источники наши не позволяют нам дать ответа. Во всяком случае, и в раннее средневековье Европа была с колдовством достаточно знакома. Но несомненно, что в XIV веке она сильнее трепещет перед колдовством, чем трепетала раньше. С одной стороны, самое колдовство принимает в ней гораздо более мрачный, сатанинский характер. Научная разработка вопроса о волшебстве в высшей школе успела принести свои плоды. Через монахов–проповедников, служивших посредниками между университетами и народной массой, «теория договора» стала знакома самым глухим местностям Европы и вызвала соответственный прогресс в практике волшебства. «Продажа души черту» из области легенд теперь переходит в очень распространенную операцию. Мы знаем, как разросся образ сатаны к XIV веку — довольно вспомнить Данте или фрески на кладбище в Пизе, — и сила эта манила к себе всех, чье сердце снедалось отчаянием, гневом, злобой или страстью. Принесение сатане жертв — от черной бабочки до некрещеного младенца, — вызовы сатаны, черная месса, подписка кровью верноподданнической присяги, дикие преступления с целью снискать особую благосклонность ада — на все это в конце средних веков действительно пускались отчаянные головы. С другой стороны, те же успехи богословской науки, равно как общее накопление опыта, сильно ослабили прежнюю спасительную веру в меры, которые своевременно выработала католическая церковь для ограждения своих чад от козней нечистой силы. Уже Фома Аквинский признает, что церковные заклятия одолевают демонов не при всякой «телесной порче». Но он высказывает еще убеждение, что «экзорцизм» не может оставаться бессильным, если он применяется именно к тому случаю, для которого он был с самого начала предназначен. Позднее же схоластика делает и дальнейшие уступки очевидности. «Опыт показывает, — говорят доктора богословия в XIV веке, — что с попущения Божия демоны иногда не отступают ни перед какими заклятиями и экзорцизмами. В подобных случаях снять порчу может собственно лишь тот колдун, который ее напустил, или связавшийся с теми же демонами его товарищ. Но обращаться к колдуну за чем бы то ни было, хотя бы за избавлением от его же чар, значит впадать в смертельный грех».

При таких обстоятельствах обществу оставался один путь. Оно должно было усиленно бороться против колдунов земными средствами, оно должно было рукою правосудия нещадно вырывать подобных «лиходеев» из своей среды. А рука правосудия в конце средних веков ложилась на всех, кто приходил с ним в столкновение, с иною тяжестью, чем в раннее средневековье.

Exempla trahunt. Следственный процесс с судебной пыткою недолго оставался исключительной принадлежностью главной носительницы средневековой культуры, римской церкви. «Легисты», наполнившие в эпоху процветания университетов советы государей, скоро вывели на ту же дорогу и светский суд. С конца XIII века одно европейское государство за другим переходит от старого обвинительного процесса к сыску, делая из застенка необходимую принадлежность следственной камеры, и вместе с этим в истории Европы открывается период, «когда суды являлись худшей угрозой для свободы, чести и счастья граждан, нежели всякий деспотический произвол» (Вехтер).

Наука именем религии осуждает малейшее сомнение в существовании колдовства. Папский престол мечет против колдунов буллы, объявляя отлученными от церкви ipso facto «всех, кто приносит демонам жертвы и поклоняется им, кто замыкает демонов в кольца, зеркала и пузырьки, кто вопрошает демонов о будущем, просит у них содействия и за столь гнусные вещи платит им гнусным холопством». Общество в страхе всюду видит колдунов и усердно на них доносит. Суды с помощью пытки почти у всякого оговоренного вырывают признание в вине. Количество процессов все растет. Каждый процесс является новым подтверждением правоты науки и папского престола. Каждый процесс все больше раскрывает глаза людям на те опасности, которыми постоянно грозит им нечистая сила. Как же могли бы они в такую пору не толковать о том, что «новое время кишит колдунами» и как бы они стали отказываться в борьбе против колдовства от услуг такого учреждения, как инквизиция, блестяще доказавшая совершенство своей организации на победоносной борьбе с еретиками? Valde rationabiliter posset ecclesia statuere, quod

talia facientes, etsi non haberent errorem fidei in intellects, si facerent hoc precise propter aliquod pactum cum demone habitum, velut heretici punirentur, et forsitan expediret, ut propter gravitatem pene homines a talibus arcerentur [38] Церковь могла бы с полной целесообразностью постановить, чтобы те, кто занимается подобными вещами, даже в том случае, если при этом не оказывается заблуждения разума, карались бы как еретики, раз тут имеет место договор с дьяволом. И следовало бы тяжестью такой кары отпугивать от этого людей. , — такие пожелания раздавались из среды самого общества, и в этом духе составлен был целый ряд папских булл на протяжении XIV и XV веков.

К чему же, однако, нам останавливаться с исключительным вниманием на папской инквизиции? Разве же инквизиционный процесс с пыткой не стал теперь преобладающей формой уголовного правосудия в Европе? И разве одной этой перемены в европейском судоустройстве не достаточно, чтобы объяснить, как могли в конце средних веков увидеть свет истинные процессы ведьм? Почему нам не присоединиться просто к давно высказанному положению, по которому «процессы ведьм являются законным чадом юриспруденции»? Может быть, правы католические историки, говоря, что мир обязан был появлением веры в ведьм не богословам, а юристам? Все элементы бреда ведьмами, все эти бесчисленные рассказы про оборотней и стриг и т. п., вопреки просветительным стараниям церкви, упорно жили в невежественной народной массе. Известные печальные события XIV века с черною смертью во главе придали работе народной фантазии особенно болезненную, мрачную окраску. А тут явилась пытка — способ дознания, который часто даже самого добросовестного судью лишал возможности отличить болезненный бред от истины. Зачем же трогать здесь схоластику? Зачем искать нужного объяснения в каких–то дебрях, когда оно у всех перед глазами?