Николай Сперанский - Ведьмы и ведьмовство

С Canon Episcopi нашим трактатам приходилось считаться и по другому поводу. Кроме полетов женщин, этот канон строжайше осуждал и веру в оборотней; а между тем как собственные признания подсудимых, так и свидетельские показания, по–видимому, устанавливали неопровержимо, что множество своих злодейств ведьмы совершали, скинувшись кошкой или другими зверями. По ранам, нанесенным такому зверю, потом нередко удавалось открыть и настоящую виновницу смерти ребенка или другого преступления: тема известного Петрониева рассказа постоянно повторяется в инквизиционных актах. Из этого затруднения инквизиторы выходили при помощи таких догадок. Они прибегали к знакомой нам августиновской теории о путешествиях человеческого phantasticum и предлагали смотреть на дело таким образом. В виде адской кошки бродит собственно только phantasticum ведьмы; сама же она в это время остается погруженной в особенно глубокий сон, грезя, что бродит кошкой. Все злодеяния, которые она потом на себя взводит, в сущности совершает сопровождающий невидимо такую кошку дьявол: он душит младенцев в колыбели и т. п. Если же рана, нанесенная подобной призрачной кошке, потом оказывается на теле колдуньи, то здесь надобно видеть опять проделку того же дьявола. В ту самую минуту, как ведьме грезится, будто она получает рану, дьявол действительно наносит ее телу удар в соответственное место. Во всяком случае, рана на теле такой колдуньи служит судебным доказательством, и преступления, которые совершил оборотень, должны караться, как будто бы они были совершены самой колдуньей. Ответственной за действия является, конечно, не тело, а душа. Впоследствии, однако, в эпоху полного расцвета ведовских процессов теологи из лагеря инквизиции решились взглянуть на дело проще. Ссылаясь на то, что неудобный для них канон в конце концов не обладает догматическим значением, они позволили себе прямо заявить, что те, кто хочет верить в способность самих ведьм скидываться различными зверями, тот может держаться такого мнения, не рискуя погубить свою душу. Таким образом, мало–помалу почти что все народные суеверия взяты были под свою защиту богословами из доминиканцев, доказавших их полное согласие с католическою верой. Кое–что, впрочем, и они все–таки отвергали за несообразность. Так, разбираемые нами трактаты учат, что «ни под каким видом не следует верить современным идолопоклонникам, хотя бы они добровольно это заявляли, будто бы дьявольская сила позволяет им через запертые двери проникать в дома, чтобы умерщвлять детей, или в погреба для угощенья себя вином. Ибо не во власти демона сделать, чтобы два тела оказывались в одно и то же время на одном и том же месте». А дело тут просто в том, что дьявол морочит самих ведьм: он им отводит глаза и незаметно отпирает пред ними двери. И отрицательный и положительный тезис доказываются очень пространно с обычными ссылками на Св. Писание, а также на Фому Аквинского и Альберта Великого — эту красу доминиканских богословов.

Доказывая неприложимость старого церковного запрещения верить в летучих женщин к вопросу о существовании ведовской секты, авторы наши, как мы видели, ссылались, между прочим, на то, что в секте этой участвуют не одни женщины, но и мужчины. С другой стороны, они, однако, сами признавали, что в противоположность прочим еретическим сообществам в «колдовской ереси» мужчины оказывались в ничтожном меньшинстве. Таким образом Шпренгер и Инститорис прямо дают своему

классическому труду название Malleus Maleticarum: Consequentor haeresis dicenda est non maleficorum, sed maleficarum, ut a potiori fiat denominatio.

Откуда вообще идет такое преобладание женщин среди людей, которым народное суеверие приписывало связь с нездешними силами? Почему у всех европейских народов, пока они верили в колдовство, речь чаще шла о знахарках и колдуньях, нежели о знахарях и колдунах? «При-. чины этого, — говорит Яков Гримм в своей «Германской мифологии», — мне кажется, надобно искать в целом ряде внешних и внутренних условий. Женщины, а не мужчины занимались собиранием медицинских трав и варкой их, как вообще они варили пищу. Их тонкие, мягкие руки лучше годились на то, чтобы готовить мази, ткать бинты, перевязывать раны. Им средние века приписывали особый дар чертить и читать буквы. Беспокойная жизнь мужчины была занята войной, охотой, земледелием и ремеслом: у женщин больше было досуга и нужного опыта, чтобы вникать в приемы волшебства. У женщин сильнее и впечатлительнее воображение: издревле в них чтился внутренний священный дар провидеть будущее. Женщины являлись жрицами и прорицательницами, и северные предание сохранили до наших дней иные славные имена. Точно так же сомнамбулизм и в наше время встречается по большей части среди женщин. Можно понять и то, почему волшебное искусство являлось преимущественно уделом старых женщин: умерши для любви и для труда, они могли всецело погружаться в тайны чародейства». В эпоху господства грубой силы, прибавим мы, у женщин было больше и поводов пробовать действительность наговорных средств. На этот путь толкала их сама физическая их слабость. Заметим, что, по данным уголовной статистики, яд и сейчас является преимущественно женским орудием сведения житейских счетов. Что же касается, в частности, бреда пожираемыми на шабашах младенцами, то он, естественно должен был производить особые опустошения среди тех «бабок», которые служили повитухами.

Но инквизиция по–своему смотрела на то, почему сети ее улавливали больше ведьм, нежели ведунов, и обстоятельное изложение ее взглядов в «Молоте ведьм» явилось добавочной причиной того, что в полный расцвет процессов о ведовстве жертвами их оказывались почти исключительно женщины. Суд, — так говорила устами Шпренгера и Инститориса средневековая монашеская премудрость, — конечно, по таким делам скорее должен давать ход доносу на женщину, чем на мужчину, ибо склонность к подобным преступлениям глубоко коренится в женской природе. В подтверждение этого Шпренгер с Инститорисом пишут настоящий обвинительный акт против дочерей Евы, которые всегда смущали душу людей, занятых умерщвлением плоти. «Из сокровищницы своей начитанности составители «Молота» трудолюбиво сносят на множестве страниц все, что только можно сказать против женщин. Помимо особенно богатого таким материалом Ветхого Завета, они заимствуют свое оружие у главных представителей аскетизма в древнехристианской литературе — у Иеронима, у Лактанция, у Златоуста, — привлекая, впрочем, сюда же и Катона, и Цицерона, и Сенеку, и, наконец, Сократа и Теофраста. Даже гомеровская Елена и сирены являются у них обвинительницами своего пола. «Если мы станем изучать историю, то увидим, что почти все царства на свете погибали из–за женщин». В доказательство этому приводятся Елена, Иезавель и Клеопатра. «Если бы не женская извращенность, мир был бы свободен от множества опасностей». «Женщина горьче смерти», — цитируют наши авторы из книги Иисуса Сираха… Женщины, по учению «Молота», далеко превосходят мужчин в суеверии, в мстительности, в тщеславии, в лживости, в страстности и в ненасытной чувственности. Не обладая физическою силою, они в дьяволе ищут себе помощника и вступают в секту ведьм, чтобы удовлетворять своей жажде мщения; будучи телом и душой слабее мужчин, они стремятся из зависти брать над мужчинами верх при помощи чародейства. Так как женщина по внутреннему своему ничтожеству всегда слабее в вере, чем мужчина, то она гораздо легче от нее и отрекается, на чем и строится вся секта ведьм. Главнейшая причина умножения ведьм — это вечные ссоры между замужними и незамужними женщинами из–за мужчин. Но ненасытное их сладострастие приводит и к тому, что ради удовлетворения своей похотливости они отдаются самим демонам». Правда, — говорит «Молот», — встречаются и мужчины, которые творят грех с «дьяволи–хами». Но между ними это сравнительная редкость — по особой Божией милости, ради того, чтобы не осквернять слишком глубоко пол, к которому принадлежало вочело–вечившееся Божество.