Алексей Югов. - Безумные затеи Ферапонта Ивановича

На этот раз собака пошла увереннее, чем в прошлый. Проводник едва поспевал за ней.

— Ну-ну, Герушка, выручай, матушка, не осрами! — упрашивал он собаку, пользуясь тем, что уставший Коршунов отстал и не мог ничего слышать.

Все шло гладко до того самого проклятого места. Дойдя до него, собака, не задумываясь даже, круто свернула несколько назад и влево и побежала к кусту.

Хозяин, страшно побледнев, тянул в отчаяньи за цепочку. Ничто не помогало. Задыхаясь, Гера тянула к кусту.

Коршунов, видя все это, не счел нужным даже следовать по пути, пройденному собакой, а шагал напрямик.

Он не мог скрыть своей улыбки. Они сошлись возле самой ивы и вместе спустились в ложбинку.

— Как?!.. — воскликнул вдруг растерянно Коршунов.

Спутник его выронил из рук цепочку. Гера смотрела на хозяина: под кустом никого не было.

Примятая трава обозначала место, где лежал помощник бухгалтера.

— Черт возьми! — вскричал Коршунов, топнув ногой. — Да что он — сквозь землю провалился?!..

Действительно, другого выхода как будто и не было: кругом простиралось ровное пустое поле...

Макинтош повалился вдруг на колени и прижался щекой к морде собаки:

— Гера... Герушка! Прости меня, дурака!.. — бормотал он, целуя ее в глаза, в лоб и даже в нос.

Он не стыдился теперь своих слез, которые обильно бежали по его запыленному лицу, оставляя грязные следы.

Это были слезы радости, гордости и обиды...

«Что имеем не храним, потерявши — плачем» — только теперь постигла Ксаверия Карловна все значение этой банальной истины. Только теперь поняла она, что всю жизнь глубоко любила Ферапонта Ивановича. А подумала ли она хотя бы раз в жизни об этом? Нет. Если бы кто-нибудь сказал ей об этом раньше, она, пожалуй, обиделась бы. Как — любить этого некрасивого чудаковатого человека, над которым решительно все — и товарищи и барышни — всегда немного подсмеивались!?.. Да разве она не из жалости и каприза вышла за него замуж? Ведь ей представлялись такие прекрасные партии. А этого человека, вечно вожделевшего к женщинам и в то же время робкого с ними, она именно пожалела. В то время, когда он был еще холостым и бывал у них в доме, ей часто становилось стыдно и больно за него, если она видела, что и другие замечают его вожделеющие взгляды, которыми он, казалось, касался каждой здоровой женщины, и его безобразное смущение, когда которая-нибудь из женщин подходила к нему близко и начинала разговаривать.

Про Ферапонта Ивановича был слух в кружке тогдашней молодежи, что робость в обращении с женщинами появилась после того, как, будучи студентом третьего курса, он, забыв о своей невзрачной наружности, сделал предложение одной известной красавице, а она, выслушав его, принялась хохотать и хохотала до истерики.

И этого-то человека назло всем, назло самой себе, Ксаверия Карловна предпочла всем остальным искателям ее руки. Она твердо была уверена, что после того, как Ферапонт Иванович станет ее мужем, для него перестанут существовать все остальные женщины. В этом она ошиблась.

Когда коллеги Ферапонта Ивановича или их жены позволяли себе иногда подшутить над ревностью Ксаверии Карловны, она всегда возмущалась. Да разве она ревнует! Очень-то он ей нужен! — нет, ей просто неприятно, когда она видит своего мужа осмеянным по поводу его волокитства.

Так понимала свои взаимоотношения с мужем Ксаверия Карловна в то время, когда он был жив. Теперь, после его смерти, с каждым днем она все больше и больше убеждалась, что она все время по-настоящему любила его и ревновала просто потому, что любила.

И вот, когда сделались нестерпимы боль и тоска от сознания того, что огромное счастье было так долго рядом, и ушло безвозвратно неузнанное и отвергнутое сердце, ради какой-то пустой гордости и ложного стыда, — тогда душа Ксаверии Карловны обрела свое успокоение в том, что стала жить ретроспективной жизнью, и жизнь эта постепенно забирала от реальной жизни все силы и краски.

Здесь Ксаверии Карловне пришел на помощь сон — этот лучший и сладчайший для человека сводник с недосягаемыми предметами любви.

Я знавал людей, которые томились днем в ожидании сна, как морфинист в ожидании очередного укола, Эти люди нашли себе надежного проводника в царство несбыточного и слепо вверили ему свою душу. Такая привычка, становясь сладостной и непреоборимой, как морфинизм, делает в конце концов человека сомнительным для реальной жизни, подобно этому разрушительному пороку. Каждый, кто перенес смерть горячо любимого существа и не прибегал для утоления тоски своей ни к наркотикам, ни к шумным радостям жизни, знает подобное состояние.

Сны Ксаверии Карловны развертывали перед ней целый свиток дней, прожитых с Ферапонтом Ивановичем. Иногда эти сны достигали такой яркости и вещественности, что когда она открывала глаза, то увиденное во сне долго еще продолжало бороться с потоком реальности, стремясь опрокинуть его.

Один из таких ярких снов приснился ей в конце мая, когда уже прошло около четырех месяцев со дня смерти мужа, и остался ей памятен на всю жизнь.

Ей приснилась первая брачная ночь. Переживания сна были настолько напряженными, что когда до сознания Ксаверии Карловны сквозь блаженное, пронизанное розоватым звоном, забытье дошел чей-то резкий голос, говоривший ей, что приехали шафера, она подумала с досадой и удивлением: зачем теперь шафера? чего им еще надо?!.. Но голос настойчиво повторял то же самое; чья-то рука потрогала ее за плечо, и Ксаверия Карловна из объятий супруга вернулась к действительности.

Над ней, нагнувшись, стояла кухарка и будила ее.

— Вставайте, Ксаверия Карловна, там каки-то приехали, — воспитательницу спрашивают.

— Кто приехал? — спросила Ксаверия Карловна сонным голосом.

— А я и не разобрала кто, — гыкнув, сказала кухарка. — Шафера ли чо ли каки-то.

— Вот дура! — какие могут быть шафера? — удивилась Ксаверия Карловна и принялась одеваться.

На дворе она увидела человек семь приезжих. Это все была молодежь. Одеты были все хотя и плохо, но по-городски. Приехали все на одной телеге. Среди них Ксаверия Карловна заметила одну девушку.

Увидев Ксаверию Карловну, девушка эта — высокая стройная брюнетка в красной косынке — подошла к ней, поздоровалась и заговорила.

— Мы — культшефы, — отрекомендовалась она.

— Очень приятно, — ответила, слегка поклонившись, Ксаверия Карловна.

— Шефствуем мы собственно не над вами, а над вашей деревней. Но, когда мы туда приехали и провели там вечер, то секретарь ячейки сказал, что здесь рядом — детская колония и посоветовал заехать сюда провести и здесь вечер.

— Да как же вы его проведете? — удивилась Ксаверия Карловна. — Ведь у нас здесь идиоты!