Максим Трудолюбов - Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России

После распада СССР придуманные советскими инженерами и плановиками жилые блоки стали недвижимостью. А районы, застроенные многоэтажками, стали в постсоветской системе координат «непрестижными». Укрепляет это распадение на «престижное» и «непрестижное» то, что сносимые старые пятиэтажки заменяются новыми панельными домами, которые опять, как и 50 лет назад, создают ощущение «выселок», нового района, еще не ставшего городом. «Если снести все пятиэтажки и построить вместо них новые здания, то мы получим ровно то же самое, от чего хотим уйти. А именно – „новый район“. И он не станет престижным оттого, что дома серии К-7 заменят домами серии П-44. Это не будет городом. Это будет выселками нового поколения», – писал еще перед самым началом программы сноса пятиэтажек архитектурный критик Андрей Кафтанов [246].

Сегодняшнее качество жизни, в основе представления о котором лежит отдельная городская квартира, – совсем недавнее приобретение. Если взять за эталон минимальной «нормальности» квартиру, где есть как минимум две отдельные комнаты, кухня размером не менее 8 квадратных метров и все необходимые удобства, то выяснится, что эта обитель частной жизни стала доступной большинству только в последние два-три десятилетия. До 1970-х годов только 10 % строившихся квартир соответствовали описанному стандарту. В 1970-х – 23 %; в 1980-х – уже 60 %. Накануне распада СССР лишь около 30 % взрослых граждан жили в «нормальных» квартирах [247].

Хрущевская революция оказалась долговечнее сталинской, поскольку определила покухонный, поквартирный, помикрорайонный образ жизни страны. Социальная инженерия потерпела полное поражение – построить общество по единому плану не удалось, – но инженерия физическая навсегда оставила нам «массовое» многоэтажное наследие.

Еще одно незапланированное достижение той эпохи – первые шаги к более защищенному праву собственности на жилое пространство. Само количество выданных гражданам квартир вело к большей автономности отдельного человека – за десятками миллионов не уследишь. За ордером на квартиру теперь крайне редко следовал ордер на арест. Квартиросъемщик стал больше походить на собственника. Британский историк Марк Смит напоминает, что права собственности – разные в разные времена в разных культурах. Это комбинация различных «элементов» собственности – права пользоваться, владеть, рапоряжаться, перестраивать, продавать, менять. Советская частная собственность – несовершенная, но все-таки вполне укладывающаяся в европейскую логику комбинация прав. При Хрущеве этих элементов стало больше. Закреплены на бумаге они были уже в постсоветское время [248].

Закрепилась и печальная формула: архитектура для патрициев, инженерия – для плебеев. Это расслоение можно проследить до Древнего Рима, в котором уже во времена поздней республики социальное неравенство проявлялось и в образе жизни, и в характере жилья. Дом-особняк, domus , могли позволить себе немногие. Отдельный дом был признаком высокого общественного и материального статуса. Особняки были наследниками сельской усадьбы, измененной для городских нужд, – это было пространство с двором-атрием и двором-садом, спрятанными внутри помещения за глухими стенами. Дома для среднего класса и бедноты – инсулы – были чистейшим городским изобретением. Это были многоэтажные (до семи этажей!) здания с ячейками, которые сдавались внаем.

Римская поэзия и переписка полны жалобами на ужасные условия жизни в инсулах – тесноту, нечистоту, опасности и дороговизну. Цицерон пишет Аттику, что две его таберны обваливаются и оттуда сбежали не только люди, но и мыши. Плутарх называет пожары и обвалы «сожителями Рима». Представьте, каким антисанитарным было такое жилье, в котором при отсутствии воды – потаскайте-ка ее на пятый этаж! – нельзя было толком убраться и в котором оседали копоть, чад и угар от жаровен и светильников. И при этом жилье было дорогим: Ювенал пишет, что в сельской местности можно купить домик с садиком за те самые деньги, которые в Риме приходится платить за темную конуру [249].

Изменилось ли хоть что-то в условиях человеческой жизни за последние две тысячи лет? Во-первых, к сожалению, то, что больших городов, которым был когда-то только Рим, теперь тысячи. Во-вторых, к счастью, то, что жизнь вне среды, вне архитектуры больше не является неизбежностью для огромного количества людей. В российских условиях функцию настоящего дома, того, в который бегут из города, часто выполняет дача (о которой нужен отдельный разговор в силу огромности темы [250]). Свои ответы на вопрос о доме есть у каждой культуры. Вообще, один из способов измерить прогресс – посмотреть на долю людей, способных позволить себе роскошь патрициев и королей прошлого, то есть возможность обустроить жизненное пространство по собственному плану.

Если человек среднего достатка может взять кредит и построить дом любого стиля, создав пространство, которое он в идеале хотел бы видеть вокруг себя, то прогресс существует. Чем большее число людей может позволить себе личную утопию, тем благополучнее общество. Общество, где все живут в одинаковых домах, а общественные пространства монополизированы государством, страдает от недостатка общественной сферы. Общество, в котором ценится «элитность», страдает от примата частной жизни и расслоения. Дом – это бегство от обоих крайностей к собственному представлению об идеальной жизни. Поэтому если смотреть на частные дома, то можно увидеть не просто соревнование кошельков, но и выставку представлений о счастье [251].

В более широком смысле, впрочем, дома и среда, в которую они вписаны, – это, так сказать, выставка порядка, физическое отражение сложившихся в этих краях правил общежития. Живя в ячейках-квартирах, в пространстве частной жизни, но вне пространства жизни общественной, мы пришли к зеркальной противоположности древнегреческого полиса. Полис был городом общественным. Облик частного дома, его планировка не были важны древнему греку, потому что он проводил дома совсем немного времени. Дома в городах-государствах классического периода были такими простыми, что, окажись мы сегодня в жилом квартале Афин V века до н. э., мы не узнали бы, что это те самые знаменитые Афины. Дом не был ни объектом вложения денег, ни предметом гордости, поскольку не был центром притяжения. Центром притяжения была площадь, арена общественной жизни. Мягкий климат и живой интерес к делам государства выталкивали хозяина дома на улицу уже рано утром. Претенциозный богатый дом считался признаком дурного вкуса: расходы и усилия направлялись на строительство общественных сооружений и храмов, а не на частные дома.