Нурали Латыпов - Страна премудрых пескарей. Очерки истории эпохи

Во времена политических сражений Бронштейна и Джугашвили наш нынешний опыт построения и распада социалистической системы (не говоря уж о предстоящем опыте построения нового социализма) был заведомо недоступен. Прагматические соображения, описанные в статьях Чунихина, также представлялись чисто теоретическими. Значит, было ещё нечто способное привлечь сторонников на каждую из противоборствующих сторон.

Мировая революция в тот момент представлялась не просто возможной и даже скорой. Она ещё и не требовала от российских революционеров ничего сверх уже освоенных бесспорных доблестей: непритязательности в быту, готовности жертвовать собой (и при необходимости другими), воинского искусства в специфических условиях столкновения внутри одного народа. Правда, Россия в этом случае оставалась сырьевым придатком стран, ушедших дальше по пути промышленного развития (прежде всего – Германии, изолированной после поражения в Первой Мировой войне и остро нуждавшейся в политических и торговых партнёрах). Но и это многих устраивало: столько лет были придатком – авось и впредь будет не хуже.

Самостоятельное же построение социализма в стране, столь заметно отставшей по промышленной части да ещё потерявшей немалую часть хозяйства (не только лошадей, но и изношенных вдребезги станков и станционных путей), возможно только через создание множества новых отраслей. Например, за всю Первую Мировую войну Россия сумела создать всего несколько сот авиамоторов, тогда как в той же Германии производство их исчислялось десятками тысяч. Производства военной оптики – от биноклей до дальномеров – у нас вовсе не было. И дело не только в том, что мы не смогли бы отбиться от ударов остального мира. Главное – все эти тонкие высокоэффективные технологии востребованы не только во время войны: на них опирается и множество мирных производств, так что страна вовсе не могла выжить без импорта. Понятно, требовалось обучение миллионов человек тому, что ещё недавно знали – и что ещё важнее, умели – немногие десятки. Столь сложная работа желанна далеко не каждому – даже не каждому из тех, кому посильна.

Вот и ключевое различие между Бронштейном и Джугашвили. Вокруг пылкого оратора и военного вождя постепенно сгруппировались тяготеющие к простейшим решениям, не требующим ни переучивания, ни серьёзного многолетнего труда. Тихий работяга, бравший на себя неброские долгосрочные задачи (в первом советском правительстве он стал народным комиссаром по делам национальностей, а затем по совместительству ещё и народным комиссаром рабоче-крестьянской инспекции, то есть главным контролёром всего происходившего по стране), стал центром кристаллизации готовых к такому же долгому упорному не эффектному, но эффективному труду.

Троцкизм – не обязательно стремление к мировой революции даже ценой гибели собственной страны. Но обязательно – стремление к достижению результата быстро, по возможности без собственных усилий, но любой ценой (ибо, как известно с давних пор, любую цену всегда платят из чужого кармана).

Простота достижения цели чаще всего кажущаяся: если Вы знаете, что цель легко достижима, то Вы чего-то не знаете. Поначалу в партии число сторонников мировой революции многократно превышало число сторонников самостоятельного построения социализма, да и народ в целом больше доверял идее всемирного светлого будущего. Но по мере осознания – или хотя бы ощущения – возможных препятствий соотношение сил менялось.

Уже в 1924-м Бронштейна сняли с поста председателя Революционного военного совета: вдруг затеет войну по собственному усмотрению? Ещё через пару лет он оказывался в меньшинстве при каждом голосовании в политбюро. А когда добился вынесения на общепартийную дискуссию основных разногласий, за его предложения проголосовала примерно 1/200 членов партии. Ещё примерно столько же поддержали различные компромиссы. Остальные 99/100 коммунистов оказались на позиции, предложенной Джугашвили.

Бронштейн не сдался. Тем более что на его сторону перешли ещё и виднейшие деятели партии, до того не один год с ним боровшиеся: Зиновьев – до ухода в оппозицию председатель исполнительного комитета коммунистического интернационала, которому формально подчинялась и всесоюзная коммунистическая партия – и Каменев – ещё недавно председатель Совета труда и обороны СССР. Но даже втроём они не изменили расклад партийных симпатий.

Последней каплей в чаше партийного терпения стала попытка организовать 1927.11.07 – к десятилетнему юбилею взятия власти большевиками – альтернативные демонстрации в Москве и Ленинграде. Рабочие предприятий тяжёлой промышленности – по ним возможное превращение СССР в сырьевой придаток Германии ударило бы сильнее всего – избили соучастников маршей миллионов (благо и было их всего несколько сот) и стащили былых кумиров с балконов, откуда те приветствовали своё пушечное мясо.

Далее, как отмечено выше, Бронштейна ждали ссылка в Алма-Ату, выдворение из СССР, убийство во избежание особо тяжких последствий его интриг. Апфельбаум, Розенфельд и ещё несколько десятков видных партийцев, чьи карьерные планы разрушил тактически эффектный выбор ошибочной стратегии, несколько лет каялись, занимали всё менее значительные посты в партийном и государственном аппарате, попадались на новых интригах, вновь каялись… Кончился этот путь тремя открытыми процессами по обвинениям в уже несомненных заговорах с участием внешних сил (ибо внутри страны им не на кого было опереться). Нынче эти процессы объявлены фальсифицированными. Но тогда все иностранные наблюдатели, включая нескольких видных писателей и дипломатов (в том числе посла Соединённых Штатов Америки), однозначно признали всё происходящее достоверным.

К началу Большого Террора самого Бронштейна уже более восьми лет не было в стране, да и большинство его подлинных сторонников выбыло из политического оборота: кое-кто уже прошёл через Московские процессы, кое-кто ждал в следственных изоляторах. Тем не менее обвинение в троцкизме осталось в числе наипопулярнейших. Это, увы, не удивительно: ведь сами соучастники Большого Террора – в основном партийные руководители областного и республиканского уровня да начальники соответствующих управлений внутренних дел – были по большей части троцкистами в вышеуказанном смысле – поборниками скорейшего достижения абсолютного и всеобъемлющего результата простейшим способом за любую цену.

Джугашвили удалось и на сей раз выиграть. Вопреки воле большинства тогдашнего ЦК. Серией интриг он стравил самих партийцев и спецслужбистов между собою, внушил им мысль о расчистке карьерной лестницы доносами на коллег. Затем предложил видному евдокимовцу Михаилу Ефимовичу Фриновскому – заместителю народного комиссара внутренних дел Николая Ивановича Ежова, направленного самим же Джугашвили навести порядок в ведомстве, но повязанного кровью в результате организованной Фриновским подставы – пост народного комиссара военно-морского флота, освобождённый в результате ареста наркома с подачи самого же Фриновского. А на его место провёл первого секретаря ЦК компартии Грузии, блестящего хозяйственника Лаврентия Павловича Берия: тот в молодости возглавлял закавказские спецслужбы, знал внутреннюю кухню, и его невозможно было подставить, как Ежова. Ещё через пару месяцев Ежов ушёл – как Фриновский – на пост народного комиссара водного транспорта. 1939.11.17 наркомом внутренних дел стал Берия, к тому времени изучивший все внутренние рычаги наркомата. Он сразу же остановил машину террора, не дав ей перейти в режим государственного переворота.