Иван Забелин - Расцвет русского могущества

По всей видимости, уже с древнейшего времени это словено-варяжское гощение в нашей стране должно было представлять немаловажную образовательную силу, и именно общественную силу, которая мало-помалу связывала все разбросанные племенные части страны в одно живое целое. Уже в доисторическое время эта сила создала для всех раздельных углов Русской равнины общие интересы, общие цели и задачи, создала известного рода земское единство. Такое единство на севере существовало уже до призвания князей и выразило свою крепость именно в этом призвании. Только при помощи этого единства Олег мог перебраться в Киев, а потом поднимать всю землю в поход на Царьград. Призванные князья употребляют в дело орудие, давно созданное самим населением под влиянием беспрестанной и с незапамятных времен свободной гостьбы словен-варегов.

Страна была бедна городским развитием, пустынна и очень обширна, поэтому заезжий гость-купец, особенно на севере, всегда бывал дорогим лицом и во многих случаях истинным благодетелем. Что земля так именно ценила услуги купцов, это подтверждают древнейшие ее предания и уставы. Припомним сказание Маврикия [63]о славянском гостеприимстве или, в сущности, о льготах и заботах, какими пользовались в славянских землях заезжие торговые люди – гости.

Маврикий это говорит о славянах и антах, т. е. и о западной, и о восточной ветвях славян. Анты занимали безмерное пространство в нашей равнине, поэтому ограничивать свидетельство Маврикия только одними придунайскими краями, как этого иные желают, мы не имеем оснований уже по той причине, что сама древняя география (Птолемеева), описывающая нашу страну, не иначе могла быть составлена, как по указанию купеческих дорожников, т. е. бывалых в стране людей.

Припомним устав Русской Правды о преимуществах заезжего гостя в получении долгов, первому пред туземцами наравне с князем, что обнаруживает великую заботливость о выгодах, о безопасности гостя, идущую, конечно, из давних времен.

Припомним заботливость первых князей в договорах с греками, чтобы русские гости в Царьграде на целые полгода бывали обеспечены всяким продовольствием и даже баней, чтобы и на возвратном пути получали надобные корабельные снасти и т. п. В этом случае князья, конечно, требовали лишь таких обеспечений для гостя, какие от века почитались обычными и необходимыми и в Русской земле. Здесь выражались только обычные и обязательные уставы домашнего гощения. И в наше время странствующие торговцы – варяги на время своего приезда всегда получали от помещиков продовольствие и для коней, и для людей.

Заезжий гость, был ли то чужеземец или только иноселец и иногородец, во всяком случае являлся человеком бывалым и знающим, следовательно, необходимо приносил в замкнутый и глухой деревенский и сельский круг нечто просветительное, хотя бы это нечто ограничивалось немногими сведениями о других местах и других странах, откуда приходил гость.

Мы полагаем, что этим путем уже в историческое время доходили до летописцев все известия о случаях и событиях, происходивших очень далеко от тех городов, где писались летописи. Эту, можно сказать, образовательную сторону гостьбы очень хорошо понимали и древние князья. Мономах заповедует детям: «Больше других чтите гостя , откуда бы к вам ни пришел, простец или знатный, или посол, если не можете дарами, то брашном и питьем, ибо те, мимо ходячи, прославят человека по всем землям либо добром, либо злом».

Нет сомнения, что Мономах говорил детям не новую заповедь, а утверждал между ними старый прапрадедовский и общеземский обычай доброго поведения с заезжими гостями.

Вот это самое распространение сведений о местах и людях по всем землям и являлось тем особым и дорогим качеством древней гостьбы, которое, по всему вероятию, очень способствовало развитию в населении сознания об однородности его происхождения и быта, о единстве его выгод в сношениях с далекими морями, и на Балтийском севере, и на Черноморском юге, и на Каспийском востоке. Только такими связями постоянной гостьбы объясняются и в последующей истории многие совсем неразгаданные или непонятные случаи, указывающие, например, что в Новгороде очень хорошо и всегда вовремя знали, что делается не только в Киеве или Чернигове, но и в далекой Тмутаракани. География и этнография первой летописи, конечно, могла составиться только при помощи тех же промышленных связей земли. По многим своим отметкам она носит следы более ранней древности, чем то время, когда составлялась наша первая летопись.

Если в отдаленной древности эти связи не распространялись так далеко, то, во всяком случае, они делали свое дело и на небольшом пространстве. По крайней мере, перед призванием варягов они успели уже сплотить в один народный союз все окрестные племена в Новгородской области.

История Новгорода показывает также, что этот промышленный нрав, эта необыкновенная предприимчивость и горячая бойкая подвижность едва ли могли народиться и воспитаться внутри страны, выйти, так сказать, из собственных домашних пеленок. Конечно, леса и болота Ильменской области вызывали человека искать себе пропитание по сторонам, а многочисленные реки и озера доставляли легкие способы перебираться из угла в угол и зарабатывать продовольствие в достаточном изобилии. Но здесь-то и мог оканчиваться круг промысловой деятельности, как он существует и теперь и как он всегда существовал во всех подобных углах страны.

Ильменский словенин, напротив того, постоянно думает о морях и, живя вблизи Балтийского моря, хорошо знает дорогу и в Черное, так что увековечил своими именами даже Днепровские пороги, по которым, следовательно, плавал, как по давнишнему проторенному пути. Он больше всего думает о Царьграде, о всемирной столице тогдашнего времени; но не меньше думает и о хазарах, где арабы сохраняют его имя в названии главной славянской реки (Волги, а также и Дона), в названии даже Черноморской страны славянской, причем и волжские булгары, и сами хазары являются как бы наполовину славянами. Так широко распространялось славянское имя и по Каспийскому морю. Вообще должно сказать, что морская предприимчивость словен уже в IX веке обнимает такой круг торгового промысла, который и в последующие столетия не был обширнее, а затем постепенно даже сокращался. Ясно, что это добро было нажито многими веками прежней, незнаемой истории.

Возможно ли, чтобы эта обширная мореходная предприимчивость зародилась сначала только в пределах Ильмень-озера и оттуда перешла на ближайшие, а потом и на далекие моря, распространившись вместе с тем и по всей равнине? Нам кажется, что этот морской нрав ильменских словен, которым ознаменованы все начальные предприятия Русской земли, зародился непременно где-либо тоже на морском берегу или, по крайней мере, воспитывался и всегда руководился самыми близкими и постоянными связями с морем. Большое озеро или большая река внутри равнины, каковы были Ильмень для Новгорода и Днепр для Киева, если и развивают в людях известную отвагу и предприимчивость. то все-таки ограничивают круг этой предприимчивости пределами своей страны. Все, что мог выразить Киев в своем положении, – это служить только проводником к морю, что он и исполнил с великой доблестью. Но морская жизнь в ее полном существе не была ему свойственна, не могла в нем развить характер истинного поморянина. То же должно сказать и о Новгороде.