Борис Дубин - Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях

Разумеется, требовательные и внимательные читатели не упустили из виду и новые, появившиеся в последние два-три года имена – Т. Толстой и С. Каледина, B. Пьецуха, Евг. Попова и многие другие. Но их часть в литературном потоке не превышает той мизерной доли, которая у нас вообще падает на литературу молодых. Устранив жестокие фильтры издательств, можно, конечно, увеличить выпуск этой экспериментальной словесности, но она не становится сразу же предметом массового читательского интереса и спроса. В этом смысле не она задает основной тон книгоизданию, не делает сегодняшнюю погоду.

Вместе с тем не определяют ее теперь и недавние корифеи, так сказать, общегосударственной популярности, те, кого поддерживал аппарат ведомств по культуре, литературе, идеологии. Разговор о них нужен особый, поскольку это значимая и живая пока часть нашей общей истории. Ограничимся беглым эскизом и отметим, что ни Ю. Бондарева или П. Проскурина, ни А. Чаковского или М. Алексеева, тем более Г. Маркова или А. Софронова среди своих избранников читатели не числят. А вот о проблемах наследия, которое стало одной из движущих сил литературного обновления, поговорить бы хотелось подробнее. В каких условиях и на каком фоне это наследие создавалось? Кем сохранено? Для кого оказалось сегодня актуальным? И что все эти, казалось бы, внутрилитературные процессы дают для понимания нашего общества, его истории, нынешнего дня и перспектив?

Прежде всего – о фоне процессов обновления, о властителях народных дум начала 1970-х – начала 1980-х годов. Имена этих Великих Писателей Земли Русской (сокр. – ВПЗРов) по отдельности уже обнародовались, хотя, надо заметить, с непростительным запозданием.

В начале 1989 года «Книжное обозрение» назвало писателей периода цветения болота, времени застоя. Именно тогда принимали свои первые общегосударственные премиальные знаки отличия М. Алексеев (1976), Г. Марков (1976), Ю. Бондарев (1977), А. Чаковский (1978), П. Проскурин (1979), Ан. Иванов (Гос. премия СССР – 1979, премия КГБ – 1983), И. Акулов (1980) и т. д. Рассмотрим их вместе как реально действующую группу авторов, объединенных по нескольким признакам.

Они наиболее издаваемые, и тут с ними сопоставимы лишь самые авторитетные русские классики («Школьная библиотека», «Классики и современники», безлимитная подписка) да зарубежная экзотическая героика для юношества типа Д. Лондона, А. Дюма или Джованьоли (в изобилии тиражируемая «макулатурной» серией); они занимают ведущие позиции в иерархии литературной власти. Им принадлежат руководящие должности в корпусе ведомственной писательской бюрократии и немалые посты в государственно-административной системе; они контролируют ряд «толстых» литературно-художественных журналов, а также связаны по аппаратной и представительской линиям с другими ведомственными верхами; их роднит образ воссозданного в их произведениях мира, точнее – та точка зрения командных высот, с которой обозревают их протагонисты стройную («несмотря на…») целостность отечественной истории последних шести десятилетий, а нередко и шести столетий (или даже тысячелетий).

И, наконец, сами дежурные приемы построения этого внушительного эпического монолита постоянно перекочевывают из одного «нетленного» трехтомного труда в другой.

Все эти объединяющие признаки не случайны. Рутинеры по самому своему назначению и экстремисты в отношении всего, что выходит за пределы общепринятого повторения, лидеры чтения 1970-х годов могли таковыми стать, только объединившись и употребив власть.

Современники помнят, а более молодые могут сегодня и прочесть о том, как чисто социальными способами – оговором перед власть предержащими, оттеснением от читателя, разного рода санкциями – они выталкивали из области печати всех, кто мог им противостоять, составлять конкуренцию, задавать иной масштаб оценки и происходящего и их творчества. В результате ведущие представители литературы 1960-х годов оказались вне литературы – за рубежом, «в столе», в «смежных жанрах» (истории литературы, исторической романистике, переводах и т. п.), их почти не печатали. Осколки их поэтики были собраны и склеены победившими эпигонами для собственных нужд. Так оказались соединены достижения родоначальников военной и деревенской прозы – той первой поросли социально-критической литературы, которая пробилась в краткий период оттепели. Эти находки были затем «облагорожены» реликтами частично возрожденного к тому времени «серебряного века» (от И. Бунина до М. Булгакова) и эпически-толстовской перспективой в бесконечном ее отражении у (эпигонов же!) А. Фадеева и М. Шолохова, Л. Леонова и К. Симонова. Опираясь на прямую собственную социальную власть и поддержку сопредельных ведомств (от владеющего ресурсами Госкомиздата до распределяющего премии КГБ), они получили и остальное: весомый статус эталонных носителей успеха, самую широкую на тот момент читательскую аудиторию, весьма значимое для нее подкрепление в виде тоже регулярно премируемых телеэкранизаций и каналы массового тиражирования и переиздания (например, «Роман-газету», являющуюся благодаря ее гигантским тиражам трамплином в самую массовую среду читателей). Только полностью оккупировав территорию литературы во всех ее значимых «высотах», они могли удерживать свое влияние беспрерывных 10–15 лет.

Сегодняшние выступления критиков и публицистов «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Москвы», «Литературной России», точно такие же по тону и манере, что и в 1970-х годах, когда они выступали против «новомирской линии» в литературной политике, производят совсем другое впечатление. Это озлобленные, но беспомощные, довольно неуклюже инсценированные – в манере киноэпопеи «Освобождение» – мелодраматические бои за кресла в секретариате Союза писателей. Уходя с социальной авансцены, они оставляют серию вопросов на будущее, которые – хотим подчеркнуть – стоит принять всерьез.

Как могло случиться, что эта ничтожная группа творцов бутафорской, синтетической словесности сумела на полтора десятка лет заместить для широкого читателя едва ли не все сколько-нибудь существенное в мире литературы? Какие ценности, образы мира и человека, представления о нормальном и должном несла с собой эта фантомная, тривиальная литература? Насколько и как широко вошла она в сознание читателей? И, наконец, что же «победителям» противостояло?

Непримиримо, целиком и полностью – прежде всего так называемый «самиздат». Само это слово устойчиво связывается в массовом сознании, сформированном систематическими кампаниями брежневской прессы, с политическими сочинениями диссидентов. В символическом плане это абсолютно верно, так как именно в этих группах противостояние сталинско-брежневскому репрессивному режиму, пусть одряхлевшему и не такому жестокому, как в 1930–1940-е годы, было наиболее выговоренным и последовательным. Здесь впервые в нашей стране были сформулированы принципы правового государства, демократии, открытости и плюрализма, терпимости, которые заново открываются на страницах газет и журналов в наше время. Именно здесь открыто обсуждались проблемы истории страны, ее узловых, судьбинных моментов – революции, НЭПа, коллективизации и ее цены, массовых репрессий, монополии господства, а также вопросы разделения властей, экологической ситуации и прочие предметы, сегодня наиболее дискутируемые.