Борис Дубин - Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях

Такова нынешняя практика «руководства чтением», нормирования одной и поощрения какой-то другой части литературной и научной культуры. Пусть даже она исходит из благих побуждений дать «самое лучшее» (разговоры управленцев о том, что доля хороших книг будет больше, если в целом книг выпускать меньше, велись с 1920-х годов постоянно, всякий раз приводя к печальному результату: как будто можно сделать воду чище, сузив трубу!), но на практике эта политика воспитания читателя оказывает угнетающее воздействие на культурный процесс, блокируя и деформируя его развитие не только сейчас, но и в будущем. Основа подобной практики – представление о качественно различной природе разных «видов» человека. Одна часть людей якобы обладает полнотой культуры и наделяет себя полномочиями руководить, править, награждать и лишать, другая будто бы пребывает в состоянии дикости и бескультурья. Это масса, состоящая из читателей, не обладающих никакими характеристиками, кроме одной – способности воспитываться. Но ведь именно такой читатель-недоросток, которого система предполагает в качестве объекта воспитания, ею самой и воспроизводится и социально, и идеологически.

Его нельзя обнаружить нигде вне стен массовой библиотеки и рамок массового книгоиздания. Здесь он в широком масштабе воссоздается как начальная точка культурного отсчета, здесь он формируется в его единообразии и некомпетентности, здесь задается как «чистая доска» и доводится до необходимой кондиции «активного», «разностороннего» и тому подобное; формула человека представляет собой схему работы институции от начальной фазы до конечного выхода, а сам институт воплощает существенные моменты административной организации общества. Оперирование репертуаром названий и тиражом разрушает нормальный порядок воспроизводства общественной жизни в ее реальном многообразии. Производя недоступное и ненужное, система умножает недоданное: она выпускает не столько книги, сколько собственные долговые обязательства.

С другой стороны, столь же неотъемлемым признаком существующей издательской системы является – при обращении к как можно менее подготовленному, но заждавшемуся и благодарному читателю – невнимание к потребностям экспертной группы знатоков и специалистов, «перескакивание» через них. Определенные книги и авторы при этом длительное время не издаются, что добавляет им символический потенциал. Книга, которую и при малом тираже могли бы достойно оценить носители литературной культуры, отлеживается, чтобы затем, уже в ином ранге (дефицита, роскоши), в другом типе издания (серийном или подарочном) быть переданной иным социальным средам.

В наше время сохранение подобного положения ненормально. Ведь зачастую нынешние читатели имеют гораздо более высокий уровень образования и культуры, чем те же библиотекари, редакторы, аппаратные чиновники. В дальнейшем это станет еще заметнее: к 1990 году, как показывают расчеты академика А. И. Анчишкина, средний уровень образования занятых в народном хозяйстве составит двенадцать с половиной лет. Значит, увеличатся группы подготовленных читателей, переставших соответствовать критериям Госкомиздата. Еще более расширятся контингенты наиболее высококвалифицированных групп; рост их, отметим, идет самыми быстрыми темпами. 11–12 лет полученного образования, то есть не-полное высшее или среднее специальное, создают предпосылки регулярного общения с книгой – как минимум, 12–20 книг, прочитанных за год.

Что же получается? Широкий читатель выходит за рамки «подростковой» литературы, а его пытаются удержать в них, как бы возвращая к началу школьного обучения. Острее всего такая политика сказывается на тех, кто только вступает на арену общественной жизни, а в целом для общества это ведет к блокированию социальной инициативы различных групп.

Читатель из этих групп хочет стать взрослым. Ученическая форма ему тесна, и он более не расположен признавать усиленно рекомендуемую ему литературу. Этим отчасти объясняется низкая эффективность рекомендательной библиографии и литературной критики. К критике, скажем, обращаются лишь 0,5–1 процент читателей, фактически лишь те, кто профессионально включен в перекрестную групповую оценку участников литературной и издательской системы. Читательские же бестселлеры почти не попадают в поле зрения литературной критики или вызывают со стороны литераторов лишь демонстративное желание дистанцироваться от них. Критика и массовый читатель живут сегодня на разных этажах литературы. Рецензируемая часть словесности ориентировочно не превышает 10–15 процентов публикуемой продукции. Оценки критиков и читателей существенно расходятся, что мало кого волнует, а жаль.

Число «активных» читателей, располагай они нужными им книгами, составило бы сегодня 40–50 миллионов человек. Ни один из существующих разовых тиражей на такой спрос не рассчитан. Да они и не потребовались бы, если бы Госкомиздат с самого начала ориентировался на различные группы читателей, в том числе и на самые широкие слои, а не пытался, как сейчас, формировать и нормировать единые для всех массовые читательские потребности. Тогда бы, кстати, постепенно насыщался спрос новых читательских слоев. Теперь же речь должна идти не об удовлетворении их потребностей во всем объеме, а только лишь о том, чтобы помочь им сложить свой первичный культурный капитал. Нехватка книг, казалось бы, должна остро сказываться на положении книгоиздателей, книготорговцев, отчасти библиотекарей. Так бы оно и было, если бы их ведомства отвечали перед читателем так же, как отвечают перед начальством. Но они отнюдь не ответственны перед потребителем, их положение ничуть не меняется от того, расширяется или сужается читательский контингент. Существующие же каналы давления общественного мнения на руководство соответствующих ведомств – скажем, через прессу – не слишком эффективны: большинство этих каналов теми же ведомствами и контролируется.

Массив читателей, изголодавшихся настолько, что нынешними порциями их не удовлетворить, по самой методе его кормежки не может знать и помнить прошлого: он ориентирован исключительно на современные издания, на только что вышедшие книги – по мере их доступности. С другой стороны, система воспроизводит своего партнера или потребителя в образе человека эпохи дефицита, нового социального персонажа, за последние годы вставшего рядом с традиционным «человеком воспитуемым». От лица этого нового героя и ведется сегодня деятельность по изданию книг и их распределению. «Человек эпохи дефицита» по-своему близок воспитываемому читателю, авторитетен для него в силу собственного достатка и представляет верхний предел книжной культуры (прежде это относилось к статусу интеллигенции, теперь же на ее месте само ведомство). Распорядители ресурса, носители достатка стремятся свести к минимуму риск, конкуренцию, критику со стороны других групп. Для них самих вопросов в культуре нет, история ее завершена и кончается на них. Свои задачи они видят прежде всего в контроле над всем процессом создания и распространения книги. Этот контроль осуществляется представителями руководящей «обоймы», занимающими ключевые посты в творческих союзах, издательствах, комиссиях, советах. Так расширяются возможности для «самоиздата» и других форм «взаимопомощи» авторов, входящих в эту группу, а уже с них, как с матрицы, спечатываются копии на всех других уровнях системы. Иначе говоря, на смену носителям «способностей» и субъектам «потребностей» в эпоху дефицита приходят люди «с возможностями», которые занимаются делом так, как они его понимают. Тем самым основной формой взаимодействия становится приватное общение «своих». Такое общество – по аналогии с экономикой – можно было бы назвать «вторым» или «теневым».