Лоис Крайслер - Тропами карибу

Волки страшно любят малышей.

Волки способны и на сочувствие животному в беде, пусть даже они ничем не могут помочь ему. Как-то, гуляя с нами, одна из собак набрала себе полный нос игл дикобраза. Всю дорогу домой Алатна тревожно смотрела на ее морду и скулила, когда собака, визжа, пыталась избавиться от игл. Другие собаки, бывшие с нами, с безразличным видом бежали рядом.

Вновь полученная нами собака была посажена на цепь и скулила. Всю ночь рядом с нею находился волк, который тихонько подтягивал ей. Все другие собаки спали как ни в чем не бывало.

Молодая собака заблудилась на дневной прогулке. Находившийся с нами волк подбежал ко мне, поднял морду и завыл мне в лицо, потом стал рядом и начал оглядываться вокруг, время от времени призывно воя. Когда собака показалась вновь, волк бросился к ней и вне себя от радости стал целовать ее.

Кстати, раз уж о том зашла речь, зрительное восприятие играет у волков большую роль, чем нюх, они легко сходят со следа и бросают его. Когда Курок и Тутч гнали оленя, собака бежала по зигзагообразному следу, как вело ее чутье, волк же просто поднял голову и побежал к добыче напрямик.

Труднее всего человеку понять ту особенность волчьего поведения, которая составляет его «видовое свойство». Волк мягкосердечен. Он не благороден, не труслив, он просто-напросто не боевое животное. Курок и Леди не защищали волчат от Тутч. Родители не защищали волчат от людей, выкрадывавших их из норы. Впервые увидав собачью драку, Алатна пришла в страшное смятение. Она скорее бросилась бы на любого безвинного зеваку, чем присоединилась к дерущимся, как поступила бы на ее месте собака. Она хотела положить конец драке и тут, если можно так выразиться, «запнулась»: как это сделать? В конце концов — пусть это прозвучит невероятно — она оттащила зачинщика за хвост! (Обладающий общественно— заостренной наблюдательностью волк всегда знает точно, кто затеял драку.)

О кротости волков часто упоминается в отчетах первых американских путешественников — кротости как в смысле невоинственности, так и в смысле ограниченной реакции самозащиты. Капитан Льюис (экспедиция Льюиса и Кларка) свидетельствует, что по соседству с бизонами, убитыми индейцами, они видели множество волков. «Они были жирны и чрезвычайно кротки». Он добавляет, что капитан Кларк убил одного волка короткой палкой (надо полагать, сам капитан отнюдь не причислял кротость к своим добродетелям).

В разумно устроенном мире эти миролюбивые хищники могли бы стать желаннейшим объектом изучения для человека, пытающегося разучиться воевать.

Почему же тогда люди ненавидят волков и стремятся уничтожить их? Уж не по той ли самой причине, по которой они стремятся уничтожать себе подобных?

Погрязающая в противоречиях обезьяна не хочет отступ питься от своей гневливости, но в то же время желает быть справедливой. И присяжные волконенавистники — это выражение принадлежит Олаус Мюри — спекулируют на этой нашей слабости. Не волки представляют опасность для животного царства, а оргии волконенавистничества. Волки же сами по себе всего лишь балансирующее приспособление в механизме природы.

Существуют еще две причины нашего разгульного волконенавистничества.

Одна из них — это то, что волки всегда «имели скверную прессу», начиная с Красной Шапочки. И вот совершенно автоматически в объяснительной подписи к скелетам ископаемых волков из раскопок в Ла-Бреа, под Лос-Анжелесом, выскакивают характеристики: «свирепое животное», «эти жестокие хищники».

Вторая причина — то, что североамериканских волков незаслуженно зачислили в одну компанию с их европейскими и азиатскими собратьями, хотя североамериканский волк, как правило, никогда не нападает на человека, — возможно, потому, что наш материк так богат различной пищей. Правда, известны достоверные случаи неспровоцированного нападения волка на человека, но они редки.

Один из них, о котором трубят во всех книгах, произошел за нашей хижиной в горах Олимпик. Вниз по крутой, скользкой тропинке убегал от двух волков человек, местами делая шестиметровые прыжки. Волки дважды загнали его на дерево. Как выяснилось, у самца была сломана челюсть; возможно, его ударил лось. Увечность могла побудить его искать более легкой добычи. Однако волки были осторожны, и до прямого нападения дело не дошло.

Вот несколько типичных небылиц о волках — «страшных» убийцах людей и оленей.

Один человек поехал на взятой взаймы собачьей упряжке и погиб. Как утверждал владелец упряжки, его загрызли волки. При расследовании выяснилось, что человека растерзали собаки, а их владелец хотел свалить вину на волков, чтобы спасти своих собак от умерщвления.

Небылицу о волке можно слепить и из реальных фактов волчьего поведения — если утаить какую-то существенную деталь. Волк отделяется от стаи подумать только! — и преследует собачью упряжку до дома. Ночью он схватывается с кобелем, привязанным снаружи у сарая, где ночуют собаки.

(Почему снаружи?) Ух какой страшный волк, — пока вы не узнаете, что одна сука из упряжки была в течке.

По простоте душевной на основании увиденного была сочинена небылица о волках в 1953 году, когда северные олени зимовали поблизости от Йеллоунайфа.

Местные жители убили около пяти тысяч этих животных, причем многие были забиты прямо на открытом пространстве озер. И вот пассажиры самолетов пустили сенсационный слух, будто все озера усеяны «жертвами волков».

Как бы там ни было, для человека, который попадает в дикие места, вопрос стоит серьезно: может ли волк напасть на него? Спустя месяц после нашего приезда на Аляску мы получили исчерпывающее разъяснение на этот счет.

На берегу замерзшего Юкона нас окружила стая в десять волков. Признаться, мы изрядно струхнули, ибо в то время имели лишь самое мифическое представление о волках. Дело было так.

Мы сидели в шатровой палатке — тогда еще новой — в долгих, тихих, холодных апрельских сумерках, как вдруг раздался звук, который мы слышали впервые в жизни, — вой волка. С замирающим сердцем вышли мы из палатки.

Совершенно безотчетно я повторила звук, вложив в него всю тоску моего одиночества в здешней глуши.

Мне ответили. И не один, а целый хор низких голосов, дикий и сверхъестественный. Нам стало жутко. Каждый волк начинал в среднем диапазоне, затем тирольским переливом переходил на низкую ноту, которая тянулась без конца. Это было долгое, неизменяющееся «уууу— у», к которому присоединялись все остальные, обволакивая его своими собственными «уууу— у», каждый на своей ноте. Это дикое, низкое многоголосье, в которое вступали все новые «уууу— у», причем высокие ноты совершенно отсутствовали, выливалось в какой-то странный, свирепый, хватающий за душу перепев. Теперь мы знаем, что это был охотничий вой волков.