Борис Казаков - Превращение элементов

Так отнеслись наиболее благорасположенные к Менделееву химики. А были и такие, которые высказывались с гневом и возмущением: как можно включать в курс точной науки выдуманные элементы, что за спекуляция с атомными весами, это химия или хиромантия? Это научный труд или толкователь снов?

Такую реакцию учёных можно объяснить, видимо, только тем, что предложенные Менделеевым таблица и принцип систематизации требовали коренной перестройки мышления.

Сам Менделеев отмечал впоследствии: «Мысль сличить все элементы по величине их атомных весов… была чужда общему сознанию». Тем не менее Менделеев счёл своим долгом и честью учёного отдать должное предшественникам: «Плод, однако, зрел, и я вижу ныне ясно, что Штреккер, де Шанкуртуа и Ньюлендс стояли впереди всех на дороге к периодическому закону, и им недоставало только решимости поставить дело на подобающую ему высоту, с которой виден закон и рефлексы закона на факты».

Оправдана ли была решимость самого Менделеева? Дальнейшие события показали это со всей ясностью. Л.Мейер, ознакомившись со статьёй Менделеева, представил свою таблицу элементов, во многом схожую с таблицей русского учёного, привёл кривую атомных объёмов, но свою работу закончил словами: «Было бы преждевременно на основании таких шатких опорных точек предпринять изменение общераспространённых сейчас атомных весов».

Прошло всего пять лет после публикации Менделеевым его периодического закона, и в Докладах Парижской академии наук появилась заметка об открытии нового элемента галлия с помощью того же спектрального метода. Узнав об этом, Менделеев тут же направил в академию письмо, где указал, что новый элемент не что иное, как предсказанный им экаалюминий. Сходилось всё вплоть до способа открытия.

Автор открытия Лекок де Буабодран узнал о существовании Менделеева только из его письма. Буабодран усомнился в правильности предсказания и склонен был отрицательно отнестись к нему, так как по его измерениям удельный вес нового металла выражался числом 4,7, тогда как Менделеев указал на 5,9–6,0. Менделеев снова отправил во Францию письмо и настойчиво посоветовал более тщательно очистить полученный металл от натрия, который использовался для восстановления. У французского исследователя второе письмо Менделеева вызвало недоумение и раздражение: кто в конце концов открыл новый элемент, он, Лекок де Буабодран, или этот петербургский Менделеев, ничего не имеющий в руках, кроме своей таблицы? И всё же он последовал совету Менделеева, провёл более тщательную очистку нового металла и был буквально потрясён: оказалось, что удельный вес галлия действительно равен 5,935. Из скептика Лекок де Буабодран превратился в горячего приверженца периодического закона. «Я полагаю, — писал он, — что нет нужды настаивать на исключительной важности подтверждения теоретических взглядов г. Менделеева относительно плотности нового элемента».

Это событие было оценено Ф.Энгельсом как научный подвиг Менделеева, подобный подвигу в астрономии Леверье, открывшему новую планету «на кончике пера».

Через пять лет шведский химик Л.Нильсон открыл ещё один элемент — скандий и указал в своём сообщении на полное совпадение свойств нового металла со свойствами предсказанного Менделеевым экабора. «Не остаётся никакого сомнения, — писал он в заключение, — что в скандии открыт экабор… так подтверждаются самым наглядным образом мысли русского химика, позволившие не только предвидеть существование названного простого тела, но и наперёд дать его важнейшие свойства».

Прошло ещё несколько лет, и К.Винклер открыл новый элемент германий, который посчитал аналогом сурьмы. Отношение к периодическому закону было уже несколько иное, и к Винклеру с разных концов поступили письма, в которых указывалось, что он ошибся: новый элемент — аналог не сурьмы, а кремния. Об этом его извещал сам Менделеев из Петербурга, Л.Мейер из Тюбингена и В.Рихтер из Бреславля. Винклер всё перепроверил и написал восхищённо: «Вряд ли может существовать более яркое доказательство справедливости учения о периодичности элементов, чем оплотворение до сих пор предположительного экасилиция».

«Надо что-либо одно, — писал Менделеев в «Основах химии», — или считать периодический закон верным до конца и составляющим новое орудие химических знаний, или его отвергнуть».

После ряда его блестящих подтверждений отвергать закон было трудно, но и до полного его обоснования было тоже ещё далеко: физический смысл периодического закона стал ясен, когда учёные совершили прорыв в мир атома.

В сентябре 1886 г. Крукс выступил в Бирмингеме с речью «О происхождении химических элементов», в которой высказался в том духе, что атомы всех химических элементов последовательно образовались из первоначальной материи — протила. Эта речь возродила давний умозрительный спор о единстве мира, сведя его теперь к проблеме происхождения элементов и периодичности их свойств. По мнению К.А.Тимирязева, схема Крукса «дополняет менделеевскую систему в том отношении, что уясняет происхождение периодичности свойств участием второго фактора — электрического характера элементов, тогда как один фактор (атомный вес) для этого недостаточен». Природа химических сил оставалась неуловимой, а мысль об электрическом характере их высказывалась на протяжении всего XIX столетия.

Возврат к мысли о происхождении элементов из первоначальной материи, об их сложности сравним с подбрасыванием хвороста в затухающий костёр. Затухающим костром в данном случае была идея трансмутации. Как же относился к ней Менделеев? В 60-е гг., как мы уже отмечали, он относился к ней сочувственно. В одной из статей, написанной на тему о сельском хозяйстве, он писал: «Ни один химик не решится отрицать того, что один элемент может превращаться как-нибудь в другой элемент». С годами, после открытия периодического закона, Менделеев стал осторожен в таких высказываниях. Как-то А.М.Бутлеров подарил ему свою книгу «Основные понятия химии», в которой приводилось менделеевское же положение, высказанное в одной из статей по периодическому закону: «Если бы, значит, какой-нибудь из известных ныне элементов подвергся разложению, или образовался новый элемент, то это могло бы, пожалуй, сопровождаться убылью или возрастанием веса». Менделеев подчеркнул слова «Если бы, значит… подвергся разложению» и написал рядом: «Но ведь этого нет. Сказано лишь для ясности».

После заседания Физического общества, на котором обсуждалась речь Крукса, как вспоминает Тимирязев, Менделеев до поздней ночи спорил с ним и известным физиком А.Г.Столетовым. Этих учёных привлекла речь Крукса тем, что в ней проводилась «плодотворная идея об эволюции». Менделеев же протестовал против вывода, делаемого из его же периодического закона, и отстаивал «индивидуальность» каждого элемента. Истощив все свои возражения в споре с Тимирязевым и Столетовым, Менделеев начал горячиться и пустил в ход совсем уже не научный довод: «Александр Григорьевич, Климентий Аркадьевич! Помилосердствуйте! Ведь вы же сознаёте свою личность? Предоставьте же и Кобальту, и Никелю сохранить свою личность». После этого разговор быстро перевели на другую тему, дабы излишне не раздражать Менделеева; а вспоминалось участникам спора, что в начале 60-х гг. Менделеев вполне сочувствовал гипотезе Праута и даже как бы пожалел, что более точные цифры бельгийца Стаса принуждают от неё отказаться.