Вадим Рабинович - Алхимия

В чем здесь дело? Ссылки на авторитеты (Арнольд, Раймонд, Альберт) призваны ввести в суть задачи — как получить концентрированную азотную кислоту. У Раймонда для окрашивания взят минеральный антимоний; у Арнольда — лапис гематитес; у Альберта — ярь веницейская; у древних философов — римский купорос. И шафран марсов, и жженая медь, и вермиллон — красящие добавки. Стало быть, получение крепкой водки в данном рецепте — первая освященная веками и величайшими авторитетами алхимическая опытная традиция.

Вторая традиция здесь скрыта. Возможно, это соль, третья составная часть металлов наряду с ртутью и серой; иначе — соляное основание металлов, на которое возлагалась надежда придать ртути свойство затвердевать и противостоять огню. Но прежде необходимо ртутьсодержащее соединение растворить в крепкой водке. Автор идеи о третьей составной части металлов — соли (sal) не назван. По мнению исследователей, им был Исаак Голланд (ТС, 2, с. 126–128), отец Иоанна Исаака Голланда. Эта традиция сравнительно молодая, потому и имя при ней пока что необязательно.

Практическая часть рецепта — смешение способов, принадлежащих величайшим адептам герметического искусства. Никто не обижен — «всем сестрам по серьгам». Однако, судя по конечной рецептуре, не названное предпочтение отдано способу древних (10 частей селитры на 3 части римского купороса). Есть, однако, и отличие: опущен вермиллон (если под ним разумеется сурик), но добавлен циннобер. Дело в том, что вермиллон во времена Голланда означал и киноварь. Устраняя возможность семантической — а вместе с ней и фактической — путаницы, Голланд выводит из реакционной смеси вермиллон (добавка, не имеющая значения при получении крепкой водки) и вводит циннобер (cinnabaris), что точно соответствует киновари. Выражая рецепт в современных символах, запишем:

9HgS + 8HNO 3= 2NO + 3S + 4Н 2O + 3Hg 3S 2(NO 3) 2;

2NO + O 2= 2NO 2.

Двуокись азота, растворяясь в крепкой водке, сообщает ей красный цвет. Циннобер — соль как бы внедряется в крепкую водку и окрашивает ее в красный цвет. Твердая соль приобрела «подвижность». По выпаривании крепкой водки может быть получена твердая огнестойкая ртуть — ее окисел: 2Hg(NO 3) 2= 2HgO + 4NO 2+ О 2При этом точно определены временные параметры действий. Готовый продукт, конечно же, исполнен метафизического смысла и свойства. Это вода философов, «коей делают удивительные искусства». Сухой остаток — смесь окислов металлов (в том числе и ртути). Заметьте: только новохимический способ прочтения обедняет исторически уникальный рецепт алхимического средневековья.

Прибавлен циннобер 1. Что бы прямо взять и сказать только об этом? Нет! Нужно включиться в многовековую традицию, освященную великими, и уже потом прийти со своим «пустячным» (но лишь для нас) вкладом, приобщив его к освященному авторитетом прошлому опыту. В пределах же рецептурного стиля умствования самое маленькое изменение — принципиальное изменение в массиве многовекового знания [25] Помните, как в «Путешествиях Гулливера» Джонатана Свифта (XVII–XVI11 вв.) две правящие партии в Лилипутии вот уже какое столетие колошматят друг друга по ничтожнейшему, с нашей точки зрения, поводу: из-за отличия в высоте каблуков, составляющего 1/14 дюйма, но для лилипутов весьма существенного. Пародийная реминисценция пристального, филигранного зрения Средних веков в после-средневековые времена. .

РЕЦЕПТ неалхимического средневековья и алхимический рецепт. Взаимное сходство, но и различие — результат их сопряженной жизни в пределах одной культуры, одного типа мышления. В недрах средневековья формируется возрожденческий универсализм. Смягчается непреложный, авторитарно-законодательный характер рецепта. Недомолвки не мешают рецепту быть полезным мастерам Возрождения, ибо sapienti sat — для понимающего достаточно. Ослабевает целостность числа: вместо завершенных, гармонических магических чисел может появиться любое — даже дробное! — число. Нередко число заменяется словесными неопределенностями вроде больше, меньше, сколько хочешь, как заблагорассудится [26] Дробное число, числовая неопределенность в алхимии имеют смысл лишь в паре с целочисленной определенностью официального средневековья. . Округлое число как анахронизм уже в XVI веке подвергается открытому, хотя и добродушному, осмеянию Рабле: «В это самое время из города, спасаясь от огня, выбежало шестьсот — да нет, какое там шестьсот! — более тысячи трехсот одиннадцати псов…» (1966, II, XIV с. 216). М. М. Бахтин точно анализирует эстетику раблезианского числа, подчеркнуто противопоставленного уравновешенным и спокойным числам классического средневековья (1965, с. 505–507).

Если раньше алхимический рецепт был освящен именем авторитета, нередко самого высокого («Возьми во имя господа Иисуса Христа» столько-то того-то и того-то…), то более поздние рецепты лишены этих дежурных заклинаний. В этом уже нет столь жесткой необходимости.

Предметно-именная конкретность алхимических субстанций пронизывает имя как универсалию. Так было всегда: «Возьми пять унций серы и три унции злости…» [27] Сравните, например, рецепт Джироламо Бенивьени (XV в.), предназначенный для радости юродивых Христа ради: надо взять «по крайней мере три унции надежды, три унции веры и шесть — любви, две унции слез, и все это поставить на огонь страха» (Лосев, 1978, с. 340; Монье, 1904, с. 322–324). . Но дальше — больше. Официальное средневековье усваивает этот алхимический «бред» как конструктивный принцип. Пародия воспринимается как образец для подражания. Пародия — норма: создается космос, где единичная вещь и универсалия равны. Сера — не просто сера; она воплощает видимые качества металлов: цвет, блеск, протяженность; а ртуть — качества скрытые: плавкость, летучесть, ковкость. Это принципиальная сера и принципиальная ртуть [28] Понятия принципиальных серы и ртути следует соотнести с рассуждениями реалистов XII–XIII веков, с характерной для них идеей универсалии. Но практическое Великое деяние, сливающееся с универсалиями реалистов и продвинувшееся в направлении очищения от примесей вульгарно понятой телесности, уже в XV–XVI веках скорее представляется преобразующимся в новую химию. . Явственней выступает иносказательное — взамен буквального — толкование рецепта. Рецепт утрачивает свою чувственную природу: «Раскали короля на огне, смотри, чтобы не растопился, и делай сие семь раз…»; «…возьми два фунта длинного пальца… истолки и смешай с порошком, вынутым из-под треножника, и сублимируй вместе столь часто, чтобы длинный палец сделался постоянным…» (Голланд, 1787, с. 6). «Не кажется ли вам, что вы имеете здесь дело с какими-то заговорщиками, — пишет Н. А. Морозов, — тайно поджаривающими коронованных особ?..» (1909, с. 98). Между тем это лишь символы, утратившие вещественность олицетворяемых ими предметов: король — селитра, а длинный, средний, палец — нашатырь. По сравнению с трактатами Р. Бэкона это отход от классической рецептурности в алхимии. Дело здесь не столько в наличии символов, сколько в неорганичности их введения.