Майя Гёпель - Мир после нас. Как не дать планете погибнуть

То, что большинству из нас кажется логичным, многим из тех, кто преподает и изучает экономику в лучших университетах, представляется отклонением от пусть даже унылой, но все-таки нормы человеческого существования. Меня это очень удивило. Еще большее изумление ждало меня на занятиях по политэкономии, где я ближе познакомилась с теми теориями, которые определяют взгляды экономистов на мир, и неожиданно поняла, что эти безрадостные представления – часть иллюзорного мира. Настоящие люди вписывались в эти доктрины так же плохо, как и природа. В принципе, все в них построено на предположении, что любое предприятие постоянно стремится к получению все большей прибыли, а каждая семья – к тому, чтобы покупать как можно больше, и поэтому экономика страны развивается все лучше.

Единственной ценностью такого мировоззрения являются деньги.

Помню, как один профессор на лекции пояснил, что люди всегда перебираются туда, где могут заработать больше, даже если для этого им приходится уехать в другую страну. Тогда я подняла руку и спросила, как велики должны быть бедность и разница в зарплате, чтобы вынуждать людей покидать свои семьи, и почему ущерб, который они несут в таком случае, не учитывается в этой модели в качестве издержек. В аудитории неожиданно наступила полная тишина.

Профессор повернулся к своей ассистентке, а все студенты уставились на меня. Наконец он сказал: «Посмотрите на нее, она говорит от всего сердца!»

Ответа на свой вопрос я так и не получила. С тех пор я регулярно размышляю о том, почему экономисты гордятся своими холодными сердцами и к чему это может привести. Но мне кажется, я совершила большой шаг на пути к пониманию того, почему нашему обществу никак не удается достичь устойчивого развития. Я решила написать диссертацию, сосредоточившись на истории экономических теорий, и по-новому посмотреть на возникновение этого иллюзорного мира и на значение его концепций для политической и общественной жизни.

Когда экономисты оценивают хозяйственную деятельность человека, они опираются на выводы, сделанные в прошлом тремя учеными, родившимися более 200 лет назад в Великобритании. В этом нет ничего удивительного, потому что индустриальная экономика, которая основывается на описанных выше представлениях о человеке, сложилась как раз там и в то время. Теория и практика, как правило, не возникают по отдельности, а скорее отражают друг друга.

Первым из этих ученых был Адам Смит. Его книга «Исследование о природе и причинах богатства народов» (An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations) [11]до сих пор часто цитируется. По мнению Смита, каждый человек создает своим трудом то, что лучше всего умеет. Эти разнообразные товары продаются на свободном рынке, где цену определяют спрос и предложение. Так «невидимая рука» рынка, полагал Смит, превращает индивидуальную корысть в выгоду для всех. Этот почти магический образ занял центральное место – не столько у него, сколько в работах последователей.

Второй, Давид Рикардо, поднял идею разделения труда и обмена на уровень государств. Он выявил такую модель внешней торговли, согласно которой каждой стране оказывалось выгодно торговать с другими даже в том случае, если предлагаемые товары производились ими тоже, причем с меньшими затратами. Свою мысль он иллюстрировал примером Португалии и Великобритании, которые в то время вели торговлю сукном и вином, при том что Португалия могла выпускать оба товара с наименьшими затратами. Но, как показал Рикардо, для обеих стран все равно имело смысл торговать друг с другом, поскольку Португалии требовалось меньше рабочей силы для производства вина, чем Британским островам для выработки сукна. Если бы Португалия специализировалась на вине, а Великобритания на сукне, то в итоге каждая из них могла бы изготовить больше, чем в том случае, когда обе страны производили и то и другое. Так называемая теория сравнительных преимуществ существует до сегодняшнего дня и по-прежнему определяет, или скорее оправдывает, ход международной торговли.

Третьим человеком, на чьих изысканиях основаны экономические модели, был не экономист, а натуралист: Чарльз Дарвин установил, что новые виды возникают благодаря генетической изменчивости организмов и естественному отбору, в результате которого у них развивается способность адаптироваться к условиям среды обитания. Уже возникшая к тому времени экономическая наука применила открытия Дарвина к своему предмету – это сделал философ и социолог Герберт Спенсер. Неожиданно экономика перестала быть наукой о том, как лучше всего организовать разделение труда между людьми и благодаря этому создавать все большее количество нужных людям товаров. На уровне отношений экономику стали понимать просто как борьбу всех против всех. Борьбу, в которой выживают только сильнейшие.

Если следовать этим трем теориям, то экономика – это не что иное, как попытки одних эгоистов выжить рядом с еще большими эгоистами, которые для этого стараются произвести и сосредоточить в своих руках как можно больше собственности, что в конце концов каким-то чудесным образом должно привести к всеобщему благосостоянию.

Как вам эти идеи?

Не кажется ли вам, что в этой истории есть некий подвох?

Тут надо вспомнить о том, что случилось с Homo oeconomicus в игре «Ультиматум». И тогда все эти спекуляции уже не будут казаться такими уж убедительными, несмотря на то, что они постоянно в разных вариантах преподносятся нам средствами массовой информации.

В середине 1970-х годов американский экономист Ричард Истерлин опубликовал статью под названием «Улучшает ли экономический рост участь человека?». В ней он сравнил сведения об экономике 19 стран за 25-летний период с результатами опросов жителей о том, насколько счастливыми они себя чувствуют. Он выяснил, что при определенном уровне дохода на душу населения удовлетворенность людей жизнью переставала расти, хотя доход продолжал увеличиваться. Часто можно было выделить определенную точку, после которой изначально ясно просматривавшаяся связь между валовым внутренним продуктом и валовым национальным счастьем на душу населения разрывалась и дальнейший рост благосостояния не вел сам по себе к улучшению качества жизни. Эта закономерность носит название «парадокс Истерлина», хотя для неэкономистов это совсем не парадокс, потому что мы знаем, что нельзя автоматически стать счастливее, получив больше собственности: если у нас достаточно еды, питья и есть крыша над головой, то хорошее здоровье, надежные взаимоотношения, интересная работа и признание со стороны других людей, естественно, приобретают большее значение и придают большую ценность нашей жизни. И все же самые светлые умы среди экономистов ставят под вопрос концепцию Homo oeconomicus и основанные на ней сценарии развития рынка и общества. Так как до сих пор модели (включая и математические) базировались на действиях одного репрезентативного актора и прогнозы экономической динамики строились исходя исключительно из его решений, то сконструировать модель, которая была бы близка к действительности, не так уж легко. В науке мы это называем методологическим индивидуализмом. И большая часть экономистов по-прежнему придерживается именно такого метода: предметом исследования являются человеческие решения об использовании принципиально ограниченных ресурсов для достижения принципиально поставленной цели, которой, как легко догадаться, считается рост потребления. И только начинают очень медленно появляться модели, которые вводят в игру различных взаимодействующих участников, – такие системы куда сложнее предыдущих и требуют значительно больших объемов вычислений.