Майя Гёпель - Мир после нас. Как не дать планете погибнуть

Конечно же, все научные теории – это грубые упрощения, иначе и быть не может. Теория – это ведь не что иное, как определенная интерпретация окружающего мира. Она опирается на определенные аспекты действительности, выбирая, какие аспекты считать более важными, а какие вообще не принимать в расчет. В таком подходе нет ничего плохого: это просто предпосылка для того, чтобы теория смогла осуществить то, ради чего она и создается, – сделать окружающий нас непонятный мир хоть сколь-нибудь понятным – до тех пор, пока его загадка не будет полностью решена какой-нибудь другой теорией, вероятно лучшей, чем первая.

Ясно, что именно для этого Адаму Смиту и понадобилась его «невидимая рука». Только мы упускаем из виду, что он наблюдал ту реальность, в которой вступали между собой в различные отношения мелкие английские ремесленники и хозяева мануфактур. Глобализации с ее гигантскими международными корпорациями в тот момент еще не было. Мы часто забываем о том, что вторая выдающаяся работа Смита называется «Теория нравственных чувств» (The Theory of Moral Sentiments) и в ней он описывает способность к сочувствию как важную человеческую черту, как и о том, что он недвусмысленно выступал в защиту законов, регулирующих экономическую деятельность, а значит, вовсе не думал, что рынок обо всем позаботится сам.

А вот Давид Рикардо – он не мог знать, что на Земле будет существовать единый финансовый рынок, обеспечивающий свободное передвижение капитала по всему миру и больше не ограниченный рамками производства в одной стране. Сегодня речь идет не о горстке торговых партнеров с немногочисленными товарами. Современная экономика функционирует в масштабах всего мира: вступая в свободную торговлю, страна конкурирует со всеми остальными участниками. Мы массово импортируем и экспортируем одни и те же виды продукции. Разница в относительных издержках является предпосылкой международного товарообмена ничуть не в меньшей степени, чем разница в абсолютных. Стремясь обеспечить как можно более низкие цены своим товарам на мировом рынке, производители повсеместно стараются снизить издержки в ущерб социальному обеспечению или охране окружающей среды. Сравнительные преимущества выходят на передний план в борьбе за то, чтобы все повсюду сделать как можно более дешевым. Мы называем это конкурентоспособностью.

А что насчет Чарльза Дарвина? Эволюция – это процесс отбора, проб и ошибок, но ведет он к увеличению разнообразия, а не концентрации. Конечно, существуют сильные и слабые, но решающим фактором является способность адаптироваться и формировать собственную нишу. Однако если мы предполагаем, что некоторые живые существа оказываются в лучших условиях, чем другие, то следует уточнить, что «лучшие» означает «в зависимости от обстоятельств». Конкуренция в природе всегда ограничена локальными рамками, не распространяется на весь мир и не находится под влиянием монополий. Ведь в случае изменения обстановки хорошо иметь как можно больше альтернатив. Поэтому существование отдельных ниш и их обитателей очень много значит для поддержания целого и для появления нового.

Всех трех мыслителей объединяет то, что последователи вырвали их важнейшие идеи из контекста и превратили в некие мнимые универсальные законы экономики.

Почему же так важно об этом говорить?

Потому что экономическая наука – это не просто деятельность нескольких профессоров, живущих в своем собственном мире и пишущих доклады, которые никто не читает. Напротив. На их постулатах основываются расчеты, строятся бизнес-модели, разрабатываются стратегии, формируются институты; хотим мы этого или нет, они определяют наше поведение. Экономисты создают систему оценки всего вокруг на предмет рентабельности. Они формулируют определение прогресса.

Разве замечание, что нечто «неэкономично» или неэффективно, не является самым ужасающим приговором, какой только можно вынести по тому или иному поводу?

И разве поразительный взлет благосостояния после Второй мировой войны не свидетельствует о том, что нам следует полностью доверять экономической науке?

Люди уже много раз строили свою жизнь в соответствии с какими-то теориями или приобретенными в процессе мышления представлениями о так называемой действительности. И если теория не выдерживает проверки реальностью, то проблема не только в ней. Если мы слишком покорно следуем за ней, то она создает в некотором смысле собственную действительность. Или иллюзию реальности.

Именно поэтому рефлексирующая наука должна проверять все теории на соответствие новым данным, и, если в результате выясняется, что операционная система больше не функционирует, значит, надо ее менять.

Вы же не воспитываете своих детей в соответствии с педагогическими правилами, которые были сформулированы более 200 лет назад?

Homo oeconomicus не знает никаких качественных различий между разными видами ресурсов, никаких различий между поколениями, никакого сотрудничества, никакого сострадания, никакой ответственности ни на индивидуальном уровне, ни на уровне общества, строго говоря, едва ли ему известно, что такое общество. Никто из нас не рождается Homo oeconomicus, но так как люди – социальные существа, то, воспитывая их в системе, где постоянно восхваляют поведение тех, кто поступает как Homo oeconomicus, можно создать таковых. Теория определяет практику. Мы все стараемся рассказывать о себе таким образом, чтобы наши действия выглядели благопристойными или по крайней мере допустимыми. И в таком случае эгоизм, жестокость и бессердечие оказываются не характерными для всех людей признаками, а всего лишь печальным результатом определенного воспитания, подавляющего альтруизм, умение делиться и способность заботиться о других.

Джеймс Гэмбл, в прошлом оказывавший юридические услуги крупнейшим мировым корпорациям, описывает происходящее примерно так: из-за того, что руководители компаний сосредоточены в первую очередь на стоимости акций, они просто обречены вести себя как социопаты. Отношения с сотрудниками, клиентами, регионами, где они производят или продают свою продукцию, а равно и влияние их деятельности на окружающую среду и будущие поколения – до всего этого им по большому счету нет дела [ [12]].

Но за пределами корпораций мы видим, как экономическое мышление перекочевало в те сферы, которые изначально вообще не имели ничего общего с экономикой. Забота о других людях, о больных, стариках и детях в этой логике лишается своего значения, как и образование, выбор партнера или забота о собственном теле. В мюнхенских больницах закрываются детские отделения, потому что забота о детях отнимает слишком много времени. Счет за посещение врача выставляется по фиксированному тарифу, независимо от того, как долго длится визит. Стало быть, выгоднее выслушивать, объяснять и утешать как можно меньше. Отправляясь в отпуск, мы рассчитываем, что он будет одновременно и расслабляющим, и насыщенным, у нас ведь совсем нет свободного времени. Когда мы заводим потомство, то ожидаем, что вложенные в воспитание время и усилия не пропадут даром и дети чего-то добьются, а в существующей системе ценностей «добиться» означает получать высокий доход – как у инвестиционных банкиров, а не как у акушерки, от которой зависит качество нашей жизни. Мы включаем телевизор и видим кастинги, где кандидатов отбирают, словно товар, судьбу которого решают суровые судьи в лице зрителей. А если выгорание из-за стресса и давления заставляет нас обратиться к занятиям йогой или медитацией, то не для того, чтобы задуматься о том, как вырваться из этого колеса, в котором мы крутимся как белки, – нет, мы делаем этого для того, чтобы поскорее снова стать еще более сосредоточенными, продуктивными и привлекательными. Это называется самооптимизацией, и, похоже, скоро она будет происходить автоматически, не отнимая у нас особого времени, с помощью цифровых терминалов или имплантатов. Ведь каждый из нас, в конце концов, только крупица человеческого капитала, поэтому должен стремиться к повышению своей рыночной стоимости.