Майя Гёпель - Мир после нас. Как не дать планете погибнуть

И все равно приходится снова и снова слышать, что экологические цели противоречат социальным.

Как часто мне доводилось принимать участие в панельных дискуссиях, где восклицали об этой «глубоко укорененной несовместимости целей», как будто эти слова приносят облегчение и позволяют и дальше продолжать размышлять о том, как все сложно. Ну еще бы, ведь с этим ничего нельзя сделать. В таких мероприятиях редко бывают представлены по-настоящему бедные страны и люди, для которых экологическая катастрофа является крупнейшим социальным и гуманитарным кризисом. И поэтому разговоры об обездоленных позволяют странам, практикующим сверхпотребление, и дальше представлять свое бездействие как социальную ответственность. Мне кажется, что политики, главы корпораций и даже профсоюзные активисты в начале 2019 года были невероятно благодарны «желтым жилетам» за их демонстрации против повышения налога на топливо, что предусмотрено новой энергетической политикой Германии. Можно сделать вывод, что население страны совершенно не заинтересовано в реализации климатической политики.

А кто-нибудь спрашивал, какую климатическую политику хочет население? И как ее можно объединить с перспективами общественного и научно-технического развития и превратить якобы существующий конфликт социальных и экологических целей в их союз? Где осознание того, что к социальной справедливости надо двигаться и с другой стороны – сверху? Как убедить людей в необходимости колоссальных изменений, которые потребуются для перехода к устойчивой экономике, если нам не могут гарантировать, что эти изменения коснутся всех? Когда французское правительство снижает налог на собственность, уверенность во всеобщности трансформации по меньшей мере ослабевает.

Другими словами, как мы можем разрешить экологические проблемы, если не считаем их социальными?

Американец Джон Ролз, один из крупнейших представителей политической философии прошлого столетия, в начале 1970-х годов предложил новый взгляд на проблему распределения. Он считал, что фундаментальное препятствие состоит в том, что лица, принимающие решения, обладающие богатством и могуществом, не видят для себя никакой выгоды в том, чтобы как-то перестраивать существующую схему распределения власти и ресурсов. Влияние же тех, кто считает по-другому, кому выгодна другая форма распределения, то есть бедных и безвластных, ничтожно или совсем отсутствует, и поэтому они ничего не могут изменить. В результате дилемма справедливости растет и оказывается в принципе неразрешимой.

Для того чтобы наглядно объяснить ее суть, Ролз предложил мысленно «накинуть на себя занавес неведения». Под ним вы способны мыслить рационально, при этом не зная, как мы не знаем до своего рождения, в каком положении окажетесь после появления на свет. Понятия не имея, какого цвета будет у нас кожа, какой пол, в какой стране мы родимся, в какой семье и – я бы еще добавила – в каком поколении. Человек может оказаться ребенком Билла Гейтса или крестьянина, вкалывающего на рисовых полях в Бангладеш. Конечно, в этом мысленном эксперименте шанс явиться миру отпрыском одного из самых обеспеченных на свете людей мала, а вероятность родиться в нищете – куда выше. Ведь на свете по-прежнему на удивление больше бедных, чем богатых.

Вопрос, ответ на который Ролз хотел найти с помощью этой интеллектуальной головоломки, звучит так: каким бы вы хотели видеть устройство нашего мира, если бы не знали, каким будет ваше место в нем?

Оценивая ситуацию с этой точки зрения, вы используете системный подход. А он позволяет разрабатывать целевые диапазоны и комплексы мер, а не взвешивать каждую из них по отдельности. Потому что, считал Ролз, мы все интуитивно чувствуем, что справедливо, а что несправедливо. А наука теперь может подтвердить эти ощущения цифрами.

В 2011 году психолог и поведенческий экономист Дэн Ариели вместе со своим коллегой Майклом Нортоном опросил тысячи американцев о том, как, по мнению тех, должно распределяться благосостояние в обществе и как оно распределяется в реальности [ [64]]. Разделив население на пять групп, респондентам предлагали указать, какая доля материальных ценностей должна принадлежать каждой из них. Опрошенные видели идеальное распределение следующим образом: у богатейшей пятой части общества – добрые 30 % всех благ, у беднейшей – не менее 10 %. Ответы принципиально не различались в зависимости от пола участников или от того, голосовали ли они за демократов или республиканцев. Также респондентов попросили высказать предположение, каким образом богатство на самом деле распределено в обществе: по их версии получилось, что самые состоятельные владеют более чем 60 %, а самые неимущие – менее чем 5 %.

На самом же деле в момент опроса в распоряжении самого преуспевающего сегмента находилось более 85 % благ, а бедная и беднейшая части вместе имели доступ менее чем к 1 %.

Иными словами, американское общество в действительности куда более несправедливо, чем предполагают его члены.

А за время, прошедшее после этого опроса, неравномерность распределения усугубилась настолько, что во всех новых исследованиях выделяют 1 %, находящийся на самом верху. И в руках у него сосредоточено 40 % всей частной собственности в США [ [65]].

В остальном мире все выглядит примерно так же.

В 2018 году Лаборатория мирового неравенства опубликовала результат работы более сотни исследователей из разных стран. Из подготовленного ими доклада следует, что с 1980 года неравенство между бедными и богатыми увеличивалось повсеместно на земном шаре [ [66]]. «Золотой процент» за это время смог присвоить более четверти прироста мировых благ. А богатейшая 0,1 % населения Земли за прошедшие 40 лет увеличила свое состояние на такую же сумму, как 50 % человечества, находящиеся внизу пирамиды, вместе взятые.

Как ни крути, а достигнутое благодаря экономическому росту в эпоху глобализации благосостояние распределилось так: многочисленные бедняки получили что-то, крайне немногочисленные богачи – очень много, а обширный средний слой – почти ничего.

А еще доклад о неравенстве в мире показывает, что в странах, проводящих активную политику перераспределения доходов и социальной защиты, разрыв оказывается не таким сильным. Это значит, что бедность можно искоренить быстрее, если действительно поставить такую политическую цель, а не просто ждать спонтанного «просачивания благ сверху вниз», при котором прилив гипотетически поднимет все лодки [ [67] Ebd. ]. А что, если мы откажемся от дальнейшего роста ради уменьшения неравенства? Если попытаемся так организовать распределение товаров, ресурсов и возможностей, чтобы они оказались как можно ближе к предполагаемому идеалу?