Боб Торрес - Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных

На момент написания этой книги, в марте-апреле 2007 года, вопрос об имущественном положении животных-компаньонов привлёк к себе внимание в связи с отзывом крупной партии корма для домашних питомцев во всей Северной Америке. Отзыв, затронувший многие бренды, касался глютена и других ингредиентов корма, загрязнённых одной из разновидностей химикатов, которые используют при производстве пластмассы. По этой причине на момент написания текста множество котов и собак по всей Америке умерло или заработало почечную недостаточность [109]. Производитель корма «Меню Фудс» (Menu Foods), со своей стороны, согласился выплатить владельцам компенсацию за их потери, но, так как юридически животные являются просто собственностью, возмещение убытков, скорее всего, будет достаточно скромным. Многие люди, потерявшие своих питомцев в результате этого тяжёлого испытания, обнаружат, что юридически размер их компенсаций ограничивается стоимостью животного, а также, может быть, счетами за услуги ветеринара и возмещением стоимости отравленного корма. После этого стали звучать призывы изменить имущественный статус животных-компаньонов, но пока ни один из них не привёл к существенным результатам [110].

Домашние любимцы занимают особое положение между животными и человеком [111]. Они берут на себя социальные и культурные роли, кардинально отличные от тех, которыми мы наделяем других зверей. Для большинства из нас животные-компаньоны являются всё равно что родными, и, если поспрашивать, многие люди с готовностью назовут своих собак и кошек членами семьи. В результате в Северной Америке развилась многомиллиардная промышленность, обслуживающая домашних любимцев. Многие из нас живут со своими питомцами бок о бок и относятся к ним, как к своей семье, но формально и юридически они не более, чем наша собственность, и с точки зрения закона ничем не отличаются от другого нашего имущества.

Хочу уточнить, что я не ратую за некую иерархию видов с животными-компаньонами на её вершине, я привожу этот пример, чтобы показать, насколько глубоко в нашем праве и в нашей культуре укоренилось представление о животных как о нашей собственности. Даже домашние любимцы, с которыми многие из нас так близки и даже делят постель, всё равно остаются нашей собственностью, как и любые другие животные, вовлечённые в удовлетворение человеческих потребностей. По большому счёту с юридической точки зрения ваша собака не отличается от вашего айфона, автомобиля или другого материального имущества. Вы вольны распоряжаться вашей собственностью как угодно, и хотя существует ряд законов о жестоком обращении с животными, значительная часть их правовой защиты основана на идее, что мы как владельцы собственности заинтересованы в бережном обращении с ней [112]. Однако коренное различие между моей собакой и моим айфоном состоит в том, что собака — разумное существо. У неё есть субъективное сознание, потребности, настроения, и она совершенно очевидно может чувствовать удовольствие и боль.

Животные как наша собственность фактически играют роль производителей, не получающих вознаграждение за работу, в этом смысле они являются движимым имуществом. Эти отношения владения и имущественный статус животных имеют значение для извлечения из них прибыли — либо напрямую путём выращивания и продажи, либо методом эксплуатации с целью получения других товаров. Идея собственности, тем не менее, является центральной для производственного капитализма, как и понятие товара. Важно отметить, что эти явления работают бок о бок ради извлечения прибыли. Перед тем, как мы углубимся в вопрос прямого влияния данных процессов на животных, стоит рассмотреть, что такое на самом деле собственность и как она функционирует в отношениях капитала. В оставшейся части главы я проанализирую происхождение нашего господства над животными, которое позволило нам превратить их в свою собственность.

Собственность — это воровство

Французский анархист Пьер Жозеф Прудон, как известно, утверждал (к большому огорчению объективистов с томиками Айн Рэнд в руках), что «собственность — это воровство». Действительно, понимание собственности как воровства достаточно любопытно. В конце концов, почему собственность вообще должна считаться кражей? Разве большинство из нас не прилагало усилий, чтобы купить то, что у нас есть, сделать это своим? Как мои туфли, моё пальто и мой айпод могут быть украденными?

Хоты мы воспринимаем собственность лично, как нечто, чем мы обладаем, Прудон и другие теоретики анархизма, такие как Кропоткин, критиковали частную собственность иным образом. Они не выступали против нашего личного обладания вещами, их больше беспокоили эксплуатация трудящихся и контроль над средствами производства со стороны собственников. Частная собственность рассматривалась как инструмент сохранения этого господства, но, что более важно, Прудон и другие воспринимали её как своего рода воровство у рабочего со стороны капиталиста. Частная собственность содержит в себе скрытое коллективное богатство, которое не учитывается в системе производства и потребления, а само производство всегда подразумевает участие рабочего, создающего прибавочную стоимость посредством своего труда. Чтобы понять, как это всё происходит, вернёмся к примеру с айподом, который я упомянул во II главе.

Как и в случае с другими продуктами, в производстве айпода участвует очень много людей. Из-за способа организации производства, они, скорее всего, находятся в разных точках планеты, начиная от дизайнерских студий в Калифорнии, заканчивая заводами в Китае, и, возможно, где-то ещё между этими конечными точками. В процессе производства айпода каждый участник добавляет к конечному продукту ту или иную ценность посредством своей рабочей силы. Однако компания «Эппл» (Apple), управляющая процессом, должна платить рабочим, делающим айпод, меньше, чем она извлекла из труда конкретного рабочего. Здесь мы видим основной мотив капитализма — получение прибыли. Большинство из нас знает и принимает этот процесс как едва ли не единственный способ обеспечить удовлетворение потребностей и нужд общества, хотя на самом деле он — всего лишь один среди многих (хотя сейчас именно этот способ стал основным). Как бы то ни было, в случае с данной формой организации производства следует учитывать несколько моментов. Во-первых, без рабочих на сборочном конвейере не было бы айподов и, как следствие, прибыли у «Эппл». Рабочие в цехах создают ценности для «Эппл», при этом в конце концов они получают только малую часть этих ценностей, остальное забирает компания. Более того, за счёт перевода производства на аутсорсинг в страны третьего мира, «Эппл» может платить рабочим ещё меньше этой ценности, чем в странах глобального Севера. «Эппл», безусловно, полагается на рабочих при производстве айподов — а значит, и ценности — и, используя их реальный труд, возвращает себе больше средств, чем вкладывает. Эта разница между расходами на производство и отпускной ценой создаётся только за счёт использования рабочей силы. В этом смысле получается, что рабочие производят ценность, за которую не получают вознаграждения. Вместо этого эта добавочная стоимость, получаемая трудом, присваивается фирмой или инвестором, управляющим производством. В нашем обществе это считается вознаграждением за инвестиции. Если посмотреть на это с другой стороны, идея Прудона выходит на первый план: очевидно, что рабочие производят некоторую меру ценности, которая им не возвращается. Эта ценность переходит владельцу средств производства, хотя он сам её не создавал, он мог получить её только благодаря стратегии эксплуатации рабочей силы. Вместо того, чтобы стать общественным благом для рабочих, ценность становится частным благом инвестора через процесс, который очень похож на присвоение или, проще говоря, воровство.