Боб Торрес - Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных

В случае с людьми, работающими за зарплату, часть того, что они производят, забирается владельцем средств производства, и это приводит к концепции Прудона о собственности как воровстве. В случае с животными, однако, весь объём того, что они производят, ориентирован на нужды владельцев, цель этого процесса — максимальное извлечение прибыли. Индивидуальность, чувствительность, естественные потребности существ, участвующих в этом процессе, целиком и полностью подчинены производству и получению прибыли.

Во многом капиталистические процессы накладывают отпечаток на тела самих животных. Цыплят-бройлеров, которых убивают примерно в четырёхмесячном возрасте, специально выводили, чтобы они быстро росли, набирали вес, и их можно было поскорее убить, таким образом ускорив оборот денежных средств производителя. Из-за этого у многих птиц возникают проблемы: например, заболевания костной системы, сердечные приступы, часто из-за диспропорций тела они попросту не могут стоять. Индеек тоже разводят, чтобы они росли быстрее, чем их собратья в дикой природе, интенсивнее обрастая «белым» мясом, потому что так хотят потребители. Подобный сценарий повторяется в случаях с разными существами, одомашненными для нужд человека. Мы видим, что тела животных меняются в угоду требованиям производства и прибыли, без всякой заботы о том, как это скажется на их выживаемости, если это не сказывается на получении быстрой выгоды для инвестора или производителя [117].

Когда я изучал аграрные науки, я узнал, что сельское хозяйство сегодня — жестокий бизнес: для того, чтобы выжить, предприятия должны следовать девизу «расти или умри», внедрять новейшие технологии производства, увеличивать вложения в капитал. Например, при работе с кормами нас поощряли искать наиболее дешёвые исходные ресурсы, так как от них напрямую зависит объём чистого дохода. Эта необходимость сокращать затраты и без того не слишком прибыльного бизнеса приводит к использованию практик, которые могут шокировать большинство. Показательный пример: коровье бешенство возникло, потому что коров — жвачных травоядных — кормили внутренностями их собратьев или других животных, в том числе костным и головным мозгом в качестве источника чистого белка [118]. Фактически коров превращали в каннибалов, потому что коровий костный мозг и другие отходы производства скотобойни были недорогим сырьём для корма. Производителям не приходило в голову, что скармливание коров коровам неизбежно приведёт к возникновению проблем: для них это было не более, чем ещё одним источником белка. Есть и другие примеры того, как экспериментаторы делают из животных каннибалов, скармливая им отходы представителей их вида. Так, исследователи из Университета штата Северная Каролина разработали и выпустили на рынок энзим (фермент) под названием Valkerase , расщепляющий кератин в перьях [119]. Одно из применений этого вещества предполагает скармливание курам перьев, оставшихся после убоя других кур. Сокращая стоимость сырья, фермер или производитель может снизить стоимость выращивания животных. И пока животное остаётся живым и продуктивным, для производителя целесообразнее вести дела как можно более экономически беспощадно. В противном случае это трата капитала и потенциальный риск для инвестора.

Производство товаров животного происхождения, как и производство других товаров, основано на принципе минимальных инвестиций при продажах по максимальной цене. Это очевидная экономическая логика, однако в её основе лежит логика эксплуатации, которая часто остаётся незамеченной. Как я писал ранее, частная собственность, используемая для производства капитала, содержит в себе накопленную эксплуатацию рабочих, у которых украли произведённую ценность. Как воплощение эксплуататорского общественного строя, частная собственность базируется на превосходстве сильного над слабым. В случае с человеческим трудом об этом свидетельствует тот факт, что некоторым нечего продать, кроме своего труда. Более того, накопление частной собственности позволяет капиталистам увековечить этот общественный порядок. Если рабочий получает немногим больше, чем ему нужно для жизни, он будет вынужден продолжать работать. Учитывая это, частная собственность помогает закрепить общественный строй, который её порождает.

Частная собственность, связанная с производством продуктов животноводства для человеческих нужд, имеет схожие характеристики и точно так же содействует укреплению господства. Животные трудятся, чтобы произвести товар или стать товаром, и делают это как собственность человека. Обычно мы говорим об этих отношениях в благородных выражениях, описывающих нашу «заботу» о животных как «ведение хозяйства», а нас — как тех, кто заботится об их «благополучии». Однако под этими удобными буколическими определениями отношений человека и животного скрывается система эксплуатации, создающая ценности для производителя, при этом отказывая животным в праве на полноценную жизнь. Во многом так же, как частная собственность, вовлечённая в труд людей, представляет собой эксплуатацию человека, частная собственность, задействованная в животноводстве, представляет систематическую эксплуатацию животных в течение долгого времени. Расширив это понятие, можно сказать, что собственность, построенная на систематических вложениях в животноводство, сама может быть рассмотрена как форма накопления страданий и мучений животных. Капитал используется для эксплуатации животных, чтобы произвести ещё больше капитала, который, в свою очередь, будет инвестирован в дальнейшую эксплуатацию. Точно так же, как циклический процесс инвестиций в человеческий труд закрепляет страдания людей, заставляя рабочих продавать свой труд, животноводство закрепляет страдания животных, принуждая их производить для людей 24 часа в сутки, 7 дней в неделю на протяжении всей жизни, часто в условиях крайних лишений. Получается, что накопленная частная собственность производителя продуктов животноводства запятнана кровью животных, которых принудили производить и умирать в погоне за прибылью и удовлетворением человеческих потребностей. Самосознание животного, тот факт, что оно чувствует боль и испытывает невыносимые страдания, лишено возможности вести естественный образ жизни — всё это вторично по отношению к мотивам использования труда животных и их тел для извлечения прибыли. Частная собственность закрепляет такое положение дел, а желание получить ещё больше делает его необходимостью.

Как и превращение в товар, отношения частной собственности предполагают применение ненужного насилия и причинение страданий животным — всё ради получения прибыли и удовлетворения нашего вкуса к продуктам животного происхождения. Нельзя недооценивать центральную роль приравнивания животных к собственности, когда речь заходит о том, как глубоко укоренилась их эксплуатация, пронизывающая наше общество и экономику. Расценивая животных как имущество, мы получаем возможность эксплуатировать их как ресурс для удовлетворения даже самых ничтожных наших потребностей. В силу того, что наши, как владельцев имущества, нужды неизбежно одержат верх в любом конфликте интересов с нашей собственностью, мы фактически можем делать с животными всё что угодно, тем более, законодательство США практически не обеспечивает защиту их прав, а сельскохозяйственные животные вообще не имеют никакой защиты [120]. «Мы делаем выбор в пользу интересов человека, а не животного даже в случае незначительности интересов людей и фундаментальности интересов животных, хотя для них это буквально вопрос жизни и смерти. На самом же деле мы выбираем между интересами собственника и его собственности. Результат этого “конфликта интересов” предопределён» [121].