Николай Шмелев - Истоки. Авансы и долги

Административные меры борьбы с пьянством, по-видимому, уже дали все или почти все, что они могли дать. Борьба с ним вступает в новый этап, и важно не проглядеть эту перемену. Борьбу сегодня необходимо перенести прежде всего в экономическую и социальную плоскости. Многие сейчас испытывают разочарование в низкой результативности принимаемых мер. Спрашивается: а чего же мы ожидали? Неужели мы действительно верили в скорый результат? Спаивание населения продолжалось шестьдесят лет, и реально ли надеяться, что сложившуюся психологию и образ жизни целого народа можно поломать за год-два?

По моим оценкам, если на рубеже 80-х годов две трети доходов от спиртного получало государство и одну треть — самогонщики, то сегодня (при сохранении общего душевого уровня потребления спирта) мы добились лишь того, что поменяли эту пропорцию на прямо противоположную. Но, отдав доход от спиртного самогонщику, государство за два последних года пришло к резкому усилению несбалансированности бюджета, дефицит которого сегодня покрывается таким в высшей степени опасным, нездоровым средством, как печатный станок.

Следует подчеркнуть, что с точки зрения чисто финансовой техники таких нелепостей — чтобы отдать фактически добровольно законные государственные доходы самогонщику! — в истории начиная с шумеров насчитывалось немного. Для Америки, в частности, сухой закон был, как известно, тоже нравственным экспериментом, закончившимся, однако, полной неудачей. Но он при этом затрагивал преимущественно доходы частных компаний, производивших спиртное. Акцизные сборы от спиртного в американском федеральном бюджете того времени играли относительно второстепенную роль.

Общественный климат в нашей стране за последние три года изменился. Изменился в принципе. Но многие у нас пока еще не понимают, что никакой реальной альтернативы перестройке нет, что в экономическом смысле мы пока еще не отошли от края пропасти. Печать в основном занята пропагандой успехов, во многом мнимых, и это сглаживает, стирает остроту стоящих перед страной задач. Ни в народе, ни в руководящих слоях далеко не все еще осознали серьезность положения. Чувство успокоенности, равнодушие, уверенность в том, что все как-нибудь образуется само собой, порождают у многих вопрос: а зачем вообще мы это все затеяли? Немало людей еще не поняли, что иначе мы окажемся на обочине истории, превратимся в слаборазвитую страну, что иначе нашу революцию в конце концов задушат.

Обнадеживает, однако, то, что пока еще кредит нового курса в народе в целом весьма высок, особенно в среде интеллигенции. Но, учитывая, что политика перестройки началась уже три года назад, естественно, задаешься вопросом: на сколько хватит этого кредита? По-видимому, речь может идти о двух-трех годах, после чего можно ожидать поворота в настроениях масс — разочарования, апатии, растущего недоверия к намеченному курсу.

Нужен успех, видимый успех — успех не когда-то, а в ближайшее время. Этот успех уже мог бы быть достигнут, если бы сознательное (или бессознательное — что не легче) сопротивление перестройке, особенно на селе, не парализовало подобную возможность. Не исключено, что, если нам не удастся добиться в ближайшие годы чего-либо существенного, ощутимого всеми, судьба перестройки может оказаться под угрозой.

Думается, что прежде всего необходимо несколькими крупными акциями поломать складывающееся сегодня в народе убеждение, что места сильнее Москвы и что некоторые центральные ведомства сильнее ЦК КПСС.

Сломать усиливающееся кое-где сопротивление новой политике в деревне — нелегкая задача. Только одними административными мерами здесь не обойтись. Среди многих экономистов сегодня зреет убеждение, что без отмены обязательных плановых поставок продукции колхозов и совхозов и замены их налогом проблема такого сопротивления неразрешима. Возможно, следует наконец пойти на принятие подобного решения. Куда эта продукция денется из страны? И куда она в массе своей пойдет помимо государственных хранилищ и холодильников? Даже (очень теоретически) если колхозы и совхозы вдруг бросятся с ней на свободный рынок, не потребуется и месяца, чтобы они убедились в его очень узкой поглотительной способности. Но такое решение означало бы действительную самостоятельность для них и в то же время реальный крах всего того, что продолжает сейчас опутывать наше сельское хозяйство по рукам и ногам.

Кризисное состояние нашего сельского хозяйства очевидно для всех. Причины этого состояния не в капиталовложениях. Их за последние полтора десятилетия было направлено в деревню более чем достаточно. Но они фактически не дали ничего. Кризис нашей деревни — расплата за пять с лишним десятилетий насилия над здравым смыслом, над всем, что побуждает человека к нормальному, добросовестному труду. И сегодня уже мало кто, наверное, сомневается, что основная причина нынешнего бедственного положения нашего сельского хозяйства, его оцепенения — в той безраздельной власти, которую административная прослойка приобрела за эти десятилетия над всем, чем живет деревня.

Райкомы, райисполкомы, агропромы заняты сегодня преимущественно не своим делом. На практике все это инструменты принудительного труда, средство, позволяющее административным путем хоть как-то компенсировать отсутствие в деревне нормальных, здоровых экономических отношений, не подавляющих, а стимулирующих человеческую активность. По логике вещей, по логике «хозрасчетного социализма» райкомы должны быть лишены хозяйственных функций (и как можно скорее), райисполкомы возвращены к тем функциям, которые присущи всяким нормальным органам местного самоуправления, а агропромы должны быть превращены в разнообразные и полностью хозрасчетные производственные, закупочные и снабженческие объединения. Сердцевиной всех аграрных отношений должен вновь (как в 20-х годах) стать налог.

Существуют, однако, опасения, что при подобном повороте событий нас ждет трудный переходный период, чреватый падением сельскохозяйственного производства. Нередко высказывается мысль, что в этом случае люди в деревне вообще перестанут работать, что все развалится, все разбегутся и страна вообще окажется без хлеба и без мяса. Дескать, пусть уж лучше все остается как оно есть: хоть и неэффективно, и через пень-колоду, и все время на грани срыва, но нынешняя система все-таки обеспечивает какой-то минимум продовольствия. Ну а дальше? А дальше тоже, наверное, все как-нибудь устроится само собой.

Понять подобные настроения можно, но оправдать нельзя. В основе их — представление о нашем человеке как о каком-то ленивом рабе, которого только кнутом и можно заставить хоть что-то делать. Невольно возникает вопрос: да так ли оно на самом деле? Так ли уж мы все (и наша деревня в частности) выродились, что любые попытки вернуть людей к нормальному, полнокровному труду обречены на неудачу?