Дмитрий Травин - Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

Император погиб. Преобразования остановились. Конституция не состоялась. И последний царский любимец граф Михаил Лорис-Меликов так и не стал великим реформатором.

Позднее, когда Япония вдруг неожиданно ворвалась в круг развитых западных государств, о том периоде истории стали вспоминать как о некой идиллии. Мол, трансформация совершилась без социального взрыва, без крови, хаоса и смены господствующего класса. Французам, русским и китайцам следовало бы поучиться у великой восточной нации жить в эпоху перемен. Однако на самом деле революция Мэйдзи никак не была чудом прагматизма и толерантности. Резню самураи устроили на славу. Хотя и делали это с национальной спецификой.

Можно сказать, пожалуй, что японский терроризм во второй половине XIX века даже предшествовал российскому. В то время как наши интеллигентные разночинцы еще только учились азам бомбизма, бравые самураи со всем присущим им в этом деле профессионализмом уничтожали иностранцев и высокопоставленных сторонников реформ, основанных на изучении иностранного опыта.

Порой террористов ловили. Тогда они с невероятным хладнокровием сводили счеты с жизнью при помощи харакири. Ведь что такое личная жизнь в сравнении с величием уникальной страны, которую умом не понять и аршином общим не измерить. Страны, которая свернула вдруг с проверенного столетиями пути полной автаркии и абсолютной закрытости для всего мира, обрядилась в западные одежды, накупила западных товаров, а самое главное — впитала в себя ужасные западные мысли.

Даже крестьяне четко знали, кто во всем виноват. Во властных структурах, устроивших все эти непонятные реформы, чреватые, в частности, небывалым ростом дороговизны, засел некий Христос. Увидев чиновника, они кричали: «Христос пожаловал!» и тут же устраивали ему Голгофу.

Но на самом деле никакой христианизации не происходило. Преобразования не навязывали японцам иной культуры. Они лишь пытались адаптировать культуру, уже имеющуюся, к новым реалиям. Ведь после того как в 1853 г. к берегам Страны восходящего солнца подошли «черные корабли» американского коммодора Перри, жить по-старому было уже объективно невозможно.

В том году будущему императору Мэйдзи исполнился лишь годик. Звался он тогда Счастливым принцем (Сатино-мия) и никак не догадывался, насколько сложной и великой станет эпоха его правления. Трудно сказать, был ли он счастлив на протяжении долгих 45 лет своего правления, но, глядя из 1912г. — последнего года своей жизни, — он, наверное, мог испытать удовлетворение от сделанного.

А вот папаша принца точно вел весьма счастливый образ жизни. Образ жизни благородного домашнего животного. Как и все его предки, он не покидал дворец в Киото, не занимался государственными делами, не прибегал ради здоровья даже к самым простейшим физическим упражнениям. То есть проводил жизнь на манер земного бога, всеми почитаемого и почти для всех недоступного. При этом чрезвычайно активно прикладывался к бутылочке саке и интенсивно посещал многочисленных наложниц.

Настоящей властью обладал правящий из Эдо (будущий Токио) сёгун — формально императорский управитель, а реально — управитель императором. Сменить священную фигуру главы государства сёгун не мог, но вполне мог с ней не считаться. Так было раньше, так было теперь и так, наверное, продолжалось бы в будущем, если б не внешний шок, вынудивший предпринять ответные действия, которые собственно и определили историческую роль Мэйдзи.

Япония оказалась в шоке от того, какую силу представляла собой даже небольшая американская эскадра. А ведь США были в то время далеко не первой по значению страной мира.

Администрации сегуна пришлось открывать страну иностранцам, настаивавшим в духе той фритредерской эпохи на соблюдении принципа свободной торговли. Соблазн развитой зарубежной культуры стимулировал многих японцев к подражанию. Но это, в свою очередь, породило массовый стихийный протест консервативной части общества. Разразилась гражданская война.

Простой народ твердо знал, что американцы — нелюди. Даже писают они на подобие собак, поднимая вверх лапку. А художники изображали приплывавших с Запада людей со столь страшными рожами, каких не вообразил бы и творческий гений Кукрыниксов.

Сёгун стал символом низкопоклонства перед Западом. А достойный папаша Счастливого принца — символом верности традициям. Нельзя сказать, что император глубоко осмыслил опасность американского империализма. Запертый в своем дворце, он вообще ничего вокруг не видел и не осмысливал, а выпендривался то ли в силу предельной отвлеченности своего образа мышления, то ли просто под влиянием одной из придворных группировок. Но так как японская династия (наверное, старейшая в мире) обладала колоссальным авторитетом, она стала естественным полюсом притяжения всех консервативных сил.

Как обычно и бывает в таких случаях, консерваторы победили. Сёгун пал. И императорский двор вдруг стал править сам. Таким образом, Счастливому принцу выпало нежданное счастье стать символом преобразований. К этому времени, правда, он уже получил другое имя — Муцухито, что значило «мирный, дружелюбный».

«Мирно и дружелюбно» были уничтожены целые полчища самураев, стоявших за сегуна. Но при этом проводником перемен стал вдруг сам императорский двор. Поскольку противостоять пушкам вражеских кораблей все равно не было никакой возможности, всякая победившая в гражданской войне сторона оказывалась объективно вынуждена возглавлять модернизацию.

Превратись страна в колонию — консервативные тенденции наверняка усилились бы, поскольку символом преобразований стали бы колонизаторы. Но сохранение самостоятельности в сочетании с внешним шоком создали оптимальный стимул для ускорения перемен, которые шли независимо от главы государства.

А главой государства на 17 году своей жизни стал Муцухито. Его отец внезапно умер — то ли от оспы, то ли от подсыпанного политическими противниками мышьяка, то ли от чрезмерной половой активности. Юный император, конечно, не был готов к несению выпавшего на его долю столь тяжкого бремени. Мало того что власть пришла столь рано, так еще и пользоваться ею требовалось совершенно по-новому. Вместо того чтобы тихо пописывать танки да покрывать наложниц, как делали все его предки, бедному Муцухито приходилось встречаться с людьми (в том числе со «страшными» иностранцами), произносить какие-то слова и даже — о ужас — путешествовать по стране.