Михаил Делягин - Россия перед лицом истории: конец эпохи национального предательства?

Президент Чехии Клаус признал в свое время, что вступление Чехии в Евросоюз превратило ее в «объект выкачивания денег». Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начала кризиса 2008 года (что принципиально) было намного хуже, чем в 1990 году, последнем году существования социалистической системы. (В Болгарии оно снизилось с -8,3 % ВВП в 1990 до -23,0 % ВВП в последнем предкризисном 2008 году, в Чехии — с 0,00 до — 2,1 % ВВП, в Венгрии — с +1,1 до 7,4 %) ВВП, в Польше с +1,9 до -6,6 % ВВП, в Румынии с -4,7 до -11,6 % ВВП; за 1992–2008 годы оно снизилось в Словении с +5,8 до -5,4 % ВВП, Литве с +5,3 до 3,3 % ВВП, в Латвии с -0,3 до -13,2 % ВВП; за 1993-2008 годы в Эстонии с +1,2 до -9,2 % ВВП, в Словакии с -4,9 до -6,6 % ВВП — и это, как мы видим, наименьшее ухудшение ситуации!

Правда, когда страны были «выдоены», баланс улучшился: в 2014 году он ожидается в Польше в размере -2,5 % ВВП, в Румынии —1,7 %, в Латвии —1,6 %, в Эстонии - 1,3 %, в Чехии — -0,5 %, в Болгарии — 0,4 %, в Венгрии и Словакии — по +2, 7 %, а в Словении и вовсе +6,1 % ВВП.)

Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций, однако при хроническом характере означает «жизнь в долг» с высокой зависимостью от внешних шоков и рисками девальваций либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), ухудшения социальной защиты.

При этом структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств жесткими условиями, которым сложно соответствовать. Так, в 2007 году Румыния могла получить 2 млрд, евро, но смогла использовать лишь 400 млн. евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд, евро (1,8 % ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Евросоюза, и возникли опасения закрепления этого положения. К настоящему времени уровень «абсорбции» (то есть реального получения формально выделенных) фондов Евросоюза в 70 %, достигнутый Польшей, считается очень хорошим, а в Румынии он составляет лишь 20 %.

Во всей Восточной Европе мы видим массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации становятся хозяевами не только банковских систем, но и всей экономики, а через нее — и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию социальноэкономического развития Румынии после ее вхождения в Евросоюз: в ходе работы очень быстро выяснилось, что ее будущее в решающей степени определяется не национальными властями, но корпорациями «старой» Европы. Если это суверенитет, то что такое колониальная зависимость? И где тот суверенитет, который европейцы (и в особенности «новые») требуют от своих соседей признавать и уважать?

Развитые страны (в том числе в рамках Восточного партнерства) действуют (возможно, бессознательно) по принципу «Возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это напоминает не справедливую, но неоколониальную модель сотрудничества.

Глубокая и неустранимая внутренняя дифференциация Евросоюза оборачивается серьезным различием интересов его членов, которое, в свою очередь, превращает практически все значимые решения в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов.

Вступление в силу Лиссабонского договора облегчило этот процесс (введя формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострило внутреннюю напряженность в Евросоюзе, создав угрозу того, что некоторые страны систематически будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.

Однако многоуровневый компромисс как основной инструмент выработки решений сохранился, — и, соответственно, корректировать их после выработки по-прежнему крайне сложно, что сохраняет поразительную негибкость позиции Евросоюза. Поскольку эта позиция естественным образом вырабатывается без участия третьих стран (например, России), она, как правило, оказывается негибкой за их, в том числе и за наш счет.

Заранее принятые и не подлежащие корректировке решения затрудняют плодотворную или хотя бы содержательную дискуссию с представителями Евросоюза. Евробюрократ напоминает магнитофонную кассету с записью соответствующей директивы и пространными велеречивыми рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных его же собственной практикой европейских ценностях.

На деле же демократия и компромиссы понимаются как безоговорочное подчинение требованиям евробюрократа, то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейцы не видят внутренней противоречивости свойственных представителям Евросоюза проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии.

Однако это далеко не самое худшее.

Культурная и хозяйственная разнородность Евросоюза объективно обуславливают, как это было и в Советском Союзе, необходимость высокой идеологизации системы управления, так как именно идеологизация создает систему сверхценностей, ради которых можно жертвовать текущими материальными и иными интересами.

Однако идеологизация чревата снижением качества решений, как мы также видели на примере Советского Союза.

Кроме того, в настоящее время основа этой идеологизации — европейские ценности и расширение сферы их применения, то есть расширение Евросою за — сталкивается с двумя фундаментальными вызовами.

Прежде всего, противоречие между политическим равноправием его членов и различным уровнем их развития, как хозяйственного, так и культурного, ослаблено Лиссабонским договором за счет уменьшения их политического равноправия. Надежды же на быстрое «подтягивание» новых членов к лидерам оказались беспочвенными, — таким образом, Евросоюз сделал шаг назад от равноправия к подавлению своих более слабых членов более сильными, что представляется существенной эрозией европейских ценностей.

С другой стороны, кризис, по всей видимости, остановил расширение как Евросоюза, так и еврозоны: у развитых стран больше нет ресурсов для значительного расширения, а страны-кандидаты не могут выполнять требования. (Успешные исключения — например, Хорватия для Евросоюза и Эстония для зоны евро — своей незначительностью лишь подтверждают это правило). Забытое ныне «Восточное партнерство» было не более чем паллиативом, способом привязки к себе политических и хозяйственных шит стран-соседей и расчистки юридического пространства для экспансии европейского бизнеса.

Таким образом, Евросоюз, этот экспансионисткий и направленный на неуклонное расширение проект, из экстенсивного поневоле становится интенсивным, — и это на наших глазах начинает болезненно, хотя и неосознанно им самим, трансформировать весь его облик. Не стоит забывать, сколько прожил и ругой интеграционный, советский проект после юго, как давление внешних обстоятельств вынудило сю отказаться от территориальной экспансии.