Кристоф Баумер - Следы в пустыне. Открытия в Центральной Азии

К сожалению, сопровождать Арслана и Иктамера на охоту нам не удалось, так как сезон еще не начался. Начать охоту раньше, чем позволяет обычай, — значит нарушить табу, которое постановляет, что никто не имеет права охотиться больше, чем это необходимо для выживания. Однако они с радостью были готовы показать нам полеты птиц. Они оседлали своих коней и привязали к держателям на седлах Т-образные деревянные упоры для рук. Затем двинулись к каменным башенкам, на которых сидели орлицы. Старший сын Иктамера подхватил птиц и посадил их на толстые рукавицы охотников, положивших руки на упоры. Они галопом проскакали по гребню ближайшего холма и вскоре вернулись: человек, лошадь и птица, составляющие единое целое, напоминающее крылатого кентавра (орлицы балансировали, слегка взмахивая крыльями). Наездники остановились, сняли с голов орлиц колпачки и подняли руки. Беркуты расправили крылья, достигающие в размахе более двух метров, и взмыли в воздух. В поисках возможной добычи они медленно описывали круги над нашими головами, их величественные силуэты четко выделялись на фоне голубого неба. Когда охотники позвали птиц пронзительными криками, те сложили крылья и камнем упали вниз со скоростью более 100 км/ч. В нескольких метрах над землей они вновь раскрыли крылья, выровняли полет и шумно приземлились на вытянутые руки наездников: прекрасный пример взаимопонимания между птицей и человеком.

Когда мы готовились к отъезду, Байяр наполнила молоком ковшик и средним пальцем брызнула несколько капель на землю, призывая богов защитить нас в пути.

Поскольку монгольские казахи живут почти в 1000 км от столицы, да и от любого другого большого промышленного города, они в основном не сталкиваются с проблемой выбивания выгонов копытами скота. Если не считать добычи меди и золота, в остальном монгольская индустрия была в одной упряжке с Советским Союзом и его сателлитами, что обеспечивало определенную безопасность. До 1990 г. не было практически никаких торговых связей с индустриальными странами Запада, но с развалом Союза безопасные рынки для относительно низкокачественной продукции Монголии исчезли. В то же время дешевые китайские товары заполонили рынок, и фабрики вынуждены были одна задругой закрываться и увольнять своих рабочих. Положение еще более ухудшалось тем, что советские субсидии, составлявшие более половины валового национального продукта Монголии, прекратились. Организм монгольской экономики как будто разом лишился половины своей крови. Как говорится в монгольской пословице, «Монголия меж Россией и Китаем — как сырое яйцо, зажатое между двух камней».

Огромные долги привели к троекратному росту уровня инфляции в начале 1990-х и к значительному падению покупательной способности городского населения. Только самодостаточным кочевникам удалось вырваться из этого заколдованного круга. Перед лицом нехватки рабочих мест и недостаточной социальной защищенности для многих безработных в провинциях единственным выходом был либо переезд в столицу, либо возвращение к кочевому образу жизни. Многие выбрали последнее, но быстрый рост стад привел к чересчур интенсивному использованию пастбищ и усилил опасность превращения плодороднейших земель в пустыню.

Крушение монгольской экономики в 1990-х гг. привело к быстрому уменьшению населения многих новых городов, построенных ради обеспечения промышленности рабочей силой. Несколько лет назад мы с Терезой путешествовали по Транссибирской железной дороге из Улан-Батора в Иркутск и далее, в Красноярск. На всем протяжении 1700-километрового железнодорожного пути картина при въезде и выезде из каждого города была одна и та же: километры разрушающихся индустриальных комплексов с обветшалыми фабричными зданиями, напоминавшими гигантских лосей, подвергшихся нападению стаи голодных волков. Рядом с заводами стояли ржавые пакгаузы, краны и грузовые платформы, опутанные разросшимися кустами, среди которых паслись козы. Промышленный спад привел к упадку целых регионов и крайне высокому уровню безработицы. Единственными процветавшими отраслями были проституция и торговля водкой.

К северу от Кызыла, что в автономной республике Тыва, мы задержались ненадолго в одном из этих городов-призраков, в котором прежде был асбестовый завод. Теперь там остались только люди, когда-то работавшие на нем. В некоторых районах города десятки жилых домов стояли заброшенные, как суда без капитана. Окон, дверей и лестниц в них не было; в одном из них труп овцы разлагался в луже воды, натекшей из лопнувшей трубы. Единственный в городе ресторан был закрыт на вечеринку по случаю свадьбы — популярный способ напиться в дым «на халяву»; так что мы купили хлеба и колбасы и уселись в запущенном скверике. Добрая половина прохожих — как взрослых, так и детей — прихрамывала: без сомнения, последствия долговременного, перешедшего в наследственное отравления асбестом. У многих лица заметно обезображены шрамами, что вызывает ассоциации с Чернобылем. К середине дня, не имея ни занятия, ни каких-либо надежд, половина из них уже бывает пьяна. Мы с Терезой уехали оттуда при первой возможности, но воспоминания остались надолго. Один из наших русских друзей пояснил: «С распадом Советского Союза многие бывшие рабочие стали кончеными, потерявшими себя людьми».

В течение одного-единственного часа нам достался и проливной дождь, временами с градом, и ослепительное солнце. Оправдывая образное определение Монголии — «Страна яростных ветров», — единственным постоянным элементом погоды был действительно яростный ветер, который дул сразу со всех сторон. Мы ехали осматривать древние рисунки, выбитые в камне, в ущелье Цагаан-Салаа — свидетельство рассвета эпохи монгольского кочевого общества.

По пути мы миновали несколько шаманских святынь, или обо, расположенных на возвышенных участках дорог. Эти сложенные из камней пирамиды до двух метров высотой являются местами поклонения (как жилища духов-защитников) и поэтому украшены синими лентами. Путник, проезжая мимо обо, должен спешиться, обойти его трижды по часовой стрелке и добавить к пирамиде три камня. Помимо синих лент, приношениями служат банкноты, монеты, жир животных, предметы одежды, пустые бутылки и даже деревянные костыли или гипсовые лангетки. В отдаленных местностях можно увидеть в обо также черепа коней или яков или оленьи рога. Как и могильные курганы в Евразии, обо — священные места, где в прежние времена почитали память умерших. Вплоть до XVI века каждая семья или племя имели собственный обо. В начале весны община приносила в жертву коня и помещала его голову в обо, сопровождая обряд приношением пищи. Затем духов мертвых приглашали к участию в пиршестве, в ходе которого им рассказывали о происшедших за год событиях. Таким образом поддерживалась связь между миром живых и миром мертвых.