Кристоф Баумер - Следы в пустыне. Открытия в Центральной Азии

Российский микроавтобус 4x4 «татра» с высокой подвеской — идеальный автомобиль для путешествия по стране. Внутри салона нас было шестеро: мы с Терезой, Ньингдже, повар, водитель — и, конечно, местный проводник, поскольку в последующие три недели не видать нам ни одного указателя! Помимо продуктов и вещей, необходимых для поездки, мы везли с собой 550 л солярки. В провинции Баян-Улджи, расположенной на самом западе Монголии, заправки редко встречаются, а топливо в них бывает еще реже. Иногда заправочные станции отстоят друг от друга на 300 км; это отражает низкую плотность населения и тот факт, что машины пока не заняли место лошади, верблюда и яка в качестве средства передвижения. В Монголии на квадратный километр территории приходится всего 1,5 человека (сравните, например, с 365 в Нидерландах!), а на 2,8 млн человек населения приходится 33 млн голов скота — единственный тип экономики, приспособленный к условиям экстремального климата страны. Земледелие возможно только в немногих районах, да и там почва требует большого количества удобрений. Животные, однако, находят себе пропитание — и обеспечивают пищей своих хозяев.

Через несколько дней путешествия мы остановились у подножия покрытой вечными снегами горы Хаирхан высотой 3943 м. Величественный пустынный пейзаж, черный камень с разбросанными там и сям зелеными пастбищами, несколько одиноких герое из белого фетра. В двух из них жили беркутчи. Мы осторожно приблизились к геру, который охраняли рычащие и лающие сторожевые псы размером с волков; к счастью, они оказались на цепи. Рядом с гером на сложенной из камней пирамиде сидел, нахохлившись, огромный беркут, тоже на привязи. Величина его туловища была около метра, а клюв напоминал изогнутый кинжал. На голову птицы был надет кожаный колпачок, прикрывавший глаза. Из гера вышел загорелый мужчина лет сорока и направился к нам. Перекинувшись парой слов с нашим переводчиком, Иктамер Баймандай пригласил нас в свою юрту. Люди в Монголии вообще гостеприимны, что особенно важно в связи с отсутствием гостиниц.

Выкрашенная красной краской деревянная дверь, глядящая на юг, была открыта. Входя, мы постарались не коснуться порога. Наступить на него — значит принести в дом несчастье, поскольку его функция — защищать вход от злых духов. В Средние века любой, кто наступил на порог гера знатного человека, расплачивался за свой проступок жизнью. Внутреннее пространство гера делится на женскую и мужскую половины, а также на части в соответствии со сторонами света. Западная часть, слева от входа, принадлежит мужчинам, которым покровительствует бог неба Тенгри, а восточная, правая отведена женщинам, находящимся под покровительством солнца. В дальней, северной части юрты — почетное место и буддистский алтарь. Вдоль стен располагаются постели и сундуки с пожитками хозяев. Зимой справа от входа держат новорожденный молодняк скота, а слева устраивается насест для ловчего беркута.

— Забирая новорожденное животное в гер, мы не даем ему погибнуть от холода, — объясняет жена Иктамера, Байяр. — Но появляются другие проблемы.

Сосунок приобретает человеческий запах, и мать его не признает и отказывается кормить. Есть только один способ помочь: малыша натирают соленой водой или материнским молоком и подводят к ней. Пока мать вылизывает его, я пою специальную жалобную песню, иногда в течение нескольких часов. Печальная песня смягчает материнское сердце, и она принимает детеныша обратно.

В центре гера стоит деревянный шест, символизирующий древо мира и земную ось: гер представляется самостоятельным микрокосмом. К концу шеста подвешен синий мешок. Он — символ связи между поколениями: в нем находится часть пепла, взятого молодым хозяином дома из очага родителей. Также в центре юрты располагается очаг, труба которого выходит через отверстие в центре шатра, не касаясь ни войлока, ни дерева каркаса.

Очаг и горящий в нем огонь являются не только центром, но и сердцем жилища; они защищены несколькими табу. Нельзя плевать в огонь, лить в него воду, сжигать в нем мусор, сидеть, протянув к нему ступни ног. Эти запреты — пережитки древнемонгольского культа огня, который, как говорят, восходит к Чингизхану, но наделе — гораздо старше. Байяр объясняет, что в пламени очага живет повелительница огня, который зажгли предки Чингизхана, поэтому огонь никогда не должен гаснуть. Если огонь в очаге все же гаснет, это считается дурным предзнаменованием для семейства. Каждый вечер хозяева юрты исполняют особый ритуал, прося у огня прощения на случай, если он погаснет, пока все спят. Когда гер складывают при переезде, с собой берут тлеющие угли, чтобы разжечь очаг на новом месте. А когда сыновья женятся и заведут собственный дом, они зажгут огонь своих очагов от родительского. Этот обычай отмечен очевидными чертами культа почитания предков, поскольку пламя (у монголов — женского пола) обеспечивает связь с предками-покровителями и таким образом гарантирует продолжение рода.

Для защиты от земляной сырости весь каркас гера (который состоит из пяти деревянных складных распорок, связываемых вместе кожаными ремнями) ставится на деревянный настил. Изнутри навешиваются теплые цветные войлочные ковры, богато украшенные аппликацией. Некоторые орнаменты напоминают ткани из захоронений времен хунну, расшитые изображениями мифических животных, лосей и оленьих рогов. Другие узоры происходят от изображений на оленных камнях, на которых выгравированы сильно стилизованные рога с длинными, похожими на птичьи клювы отростками.

Иктамер угостил нас кислым кобыльим молоком — айраком, твердым как камень сыром и вяленой ягнятиной. В соответствии со старинным обычаем он сам сделал маленький глоток айрака, прежде чем передать мне пиалу. Это вовсе не проявление невоспитанности: так хозяин показывает, что пища не отравлена. Как и большинство кочевников Баян-Улджи, наши хозяева были казахами. Монгольские казахи предположительно происходят от несторианских племен кераитов и найманов. Иктамер гордился своим происхождением.

— Название «казах» означает «вольный человек», — говорил он, — и такими мы себя и ощущаем, особенно теперь, когда коммунизм кончился. С 1991 г. мы снова можем жить как вольные кочевники, владеть собственными стадами и идти куда хотим и когда хотим. Раньше мы были привязаны к колхозам; частная собственность была в основном под запретом, за работу платили купонами на товары, и нам не разрешалось покидать район, в котором мы были прописаны. Мы были рабами Коммунистической партии.

— А есть ли какие-нибудь недостатки у политических перемен? — спросил я.