Отцы, матери, дети. Православное воспитание и современный мир

— Нет, — сказала вдруг мама, — я не поеду. У меня ребенок, я не могу рисковать.

— Как хотите. Вынимать ваши вещи? — спросил студент.

— Да, пожалуйста. Вылезай, Сережа, мы не поедем.

Сережа слышал, но не двигался. Он думал, что что-нибудь не понял. Не для того разве они ехали 5 суток в поезде, потратили столько денег, тряслись на арбе, чтобы ехать к папе? И теперь, когда он уже в лодке, вылезать? А мама оглянулась и увидела, что извозчик уж уехал. Должно быть, ей стало страшно остаться на берегу одной с вещами и кричащими узбеками. Она пошептала что-то и сказала: "Не надо вынимать вещей, я еду".

Вдруг сзади все стихло. Подошли два лодочника и стали прилаживать весла. За ними подошел страшный узбек со шрамом: он кланялся и добродушно улыбался, держа шапку в руках; он желал счастливого пути. "Точно в сказке", — подумал Сережа.

— Две четверти поставили, — сказал русский лодочник, — садитесь скорее, отъезжаем.

— Лодка течет, — сказала мама.

— Замокнет. Отъедем, камыша настелем. Садитесь.

Луна поднялась уже высоко и на воде колыхался от нее серебряный столб. Маленькая лодочка тихо плыла по течению тихой реки.

Гребцы сидели на веслах. Пассажиры лежали поперек лодки, ближе к корме на постланном камыше, лежали, головами врозь, "как карточные короли" — думал Сережа. Ни одного самого маленького свободного местечка не было. Вода тихо плескалась о борта лодки.

Вода была цвета густого какао. Чтобы пить ее, мама с утра набирала целый бидон и давала ему отстояться. Тогда вода делалась прозрачной и на дне бидона оставался толстый слой песка.

Низкий берег порос камышом, а кое-где он поднимался песчаными обрывами. Нигде ни домика, ни человека. И на реке — ничего. Только выступают кое-где песчаные мели, и река, широкая, как море, катит через них коричневые волны.

Рядом с Сережей лежит старичок-агроном. У него седая бородка и молодые глаза. На руках и лице загар коричневыми пятнами. Он рассказывает: "Знаешь ли, Сережа, что здесь, по берегам Аму-Дарьи, водятся тигры. Ночью они приходят к реке пить. Вот когда мы пристанем к берегу на ночь — пойдем с тобой на них охотиться — может быть, одного застрелим".

— А из чего мы будем стрелять? — спрашивает Сережа.

— Как из чего? А камыши? Ведь они пустые внутри, туда можно положить мелких камешков, курок приделать, вот и ружье. Пойдем! Ты не боишься?

— Нет, — говорит Сережа, — с ружьем не страшно.

Скорее бы вечер! День тянется долго. Солнце жжет сквозь парусиновый зонтик, который раскрыла мама. Все время хочется пить. Только когда солнце уже совсем окунулось в реку, гребцы направились к берегу. И тогда Сережа почувствовал сильный сладкий запах.

— Что это пахнет? — спросил он.

— Это джидда, — сказал агроном, — видишь большие деревья на берегу. У них серебристые листья и маленькие желтые цветочки. Они цветут два раза в лето.

Лодка зашуршала по песку и толкнулась носом в берег. Все вылезли и сейчас же стали собирать сучья и палки для костра. Сережа, конечно, помогал. Скоро закипел на костре котелок с яйцами и потом в том же котелке сварили чай. Сережа пил его из своей кружки. Он был мутный и пахнул дымом. Сережа выпил и попросил еще, но больше не дали.

— Ложись скорее спать, — сказала мама, постилая на землю пальто. Сережа посмотрел на старичка.

— Ложись, Сережа, — сказал тот, — а я пока буду делать ружья. Я разбужу тебя, когда будет время.

Засыпая, Сережа слышал, как пахнет джидда, а просыпаясь, он услыхал мерные всплески весел. Сережа протер глаза и посмотрел кругом. Он лежал в лодке на своем месте, а старичок на своем.

— Дедушка, — спросил Сережа с великим удивлением, — а как же тигры?

Старичок засмеялся.

— Дедушка, — спросил опять Сережа, — это… были шутки? Голос его дрожал, а глаза были полны слез, но он улыбался.

— Ну, конечно, Сережа, это были шутки. Охота на тигров — это, брат, дело серьезное. С нашими ружьями от нас бы и косточек не осталось. Вот шакалы — другое дело, с ними мы, пожалуй, еще справимся. А их здесь множество. С ними и ружей не надо — их прямо ловят за хвосты. Мы их наловим, хвостами свяжем, да и пригоним к лодке, а потом запряжем, они нам лодку потянут. Хорошо будет? Пойдем сегодня ночью?

Сережа верит и радостно смеется. Скорее бы вечер! Но день еще длиннее вчерашнего.

Дима очень любил свою молодую хорошенькую няню. Часто он подходил к ней и задрав высоко голову (так как он приходился ей как раз до колена), говорил с застенчивой нежностью:

— Нюся, я тебя люблю.

Когда няня вечером уходила (а она иногда уходила то на вечер, то на собрание), Дима капризничал, и маме приходилось около него сидеть.

Так было и в этот вечер. Нюша сказала жалостливо: "Уж вы, матушка, посидите у Димочки".

Димину мать звали матушкой, потому что его отец был священник.

Дима не засыпал так долго, что мать вышла из маленькой комнатки, где Дима спал с няней, в большую и сказала старшим детям:

— Молитесь, дети, без меня и раздевайтесь, а то уж поздно.

Только что она успела это сказать, как в дверь постучались и вошли двое: председательница сельсовета и милиционер.

— Что? — спросила мать.

— Мы пришли делать опись имущества, — сказала председательница. У нее лицо было точно вырезанное из дерева и мужской голос. — Вы не уплатили налога.

— Ведь только утром принесли извещение, и муж уехал искать денег, — сказала мать. — Он еще не вернулся. Вы же понимаете, что 200 рублей собрать нелегко, когда мы только что уплатили 300.

— Нам до этого дела нет, — грубым голосом сказала председательница. — Вам дали срок до 71/2 часов вечера, а теперь уже 8. Мы должны делать свое дело.

— Должны, так делайте, — сказала мать. — А я пойду делать свое. У меня ребенок плачет.

И она ушла к Диме.

Прошло минут пять. Матушка была глуховата и ей казалось, что очень тихо. Она успокоилась и вспомнила про старших детей. Что они там делают?

Она подошла к двери и остановилась на пороге.

Двое чужих тихо переговаривались в углу:

— Комод, ну пиши 26 рублей.

— Кровать — 15.

— Стол…

А трое детей стояли посреди комнаты с серьезными, немного испуганными лицами и громко во весь голос молились.

Пятилетняя Лиза с большими черными глазами отчетливо, торжественно выговаривала:

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.

Чужие закончили опись и ушли. Дети улеглись спать.

В 12 часов ночи отец привез деньги, а когда рассвело — в 8 часов утра — мать отнесла их председательнице.

— Что же так рано? — сказала та.

Но матушка приняла это за насмешку и ничего не отвечала. Дня через три Нюша была вечером на собрании и утром рассказала:

— Что это с нашей председательницей сделалось? Такая она свирепая, а вчера, как стали самообложение раскладывать, — много на нашего батюшку хотели наложить, а она говорит: "Что с него взять, у него ребят — куча, мал мала меньше". Стала за нас заступаться и наложили только 100 рублей.