Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

— Дошел ты, Игорь! — невольно сказал Курчатов.

— Прибыл в распоряжение, Игорь Васильевич! — восторженно путая военный тон с гражданским, доложился Панасюк и радостно добавил: — Теперь отойду!

Курчатов дал Панасюку только сутки отдыха. Он помнил, каким старательным, фантастически работоспособным был его аспирант: тяготы войны не могли лишить его этих природных свойств.

— Работаешь непосредственно со мной. Строим котел из урана с графитом. Сколько нужно того и другого, чтобы реакция пошла, неизвестно. Сложим кучу малу — и узнаем.

Для «котловой» отвели помещение комендатуры. Панасюк стал превращать пустую комнату в лабораторию. Сперва он работал один, потом появился помощник. Кладовщица лаборатории, заглянув, посочувствовала, что Панасюк все сам да сам — и пол подметает, и приборы устанавливает, и провода развешивает. Не надо ли подсобника? У ее соседки сынишка чудный парень, работящий, не налюбуешься! На другой день она вызвала Панасюка на улицу, там дожидался сын соседки. Панасюк с разочарованием смотрел на худенького мальчишку, на вид ему было лет двенадцать, хотя он похвастался (приврав на годик), что уже четырнадцать. Мальчик сказал, что на заводе на Таганке точит детали для мин, заработок две тысячи рублей в месяц, а иногда и две пятьсот!

— Вот видишь! — Панасюк вздохнул. — А у нас больше шестисот не дадут! — Он добавил честно: — Правда, каждый день — пол-литра молока и белая булочка.

У мальчика загорелись глаза, когда он услышал о молоке и белой булочке. Такая роскошная выдача перекрывала потерю в полторы тысячи рублей. Волнуясь, ломая голос с дисканта на бас, он попросил взять его, будет работать — не подкопаешься! Панасюк ответил:

— Я бы взял, да ты такой маленький… Надо с дедушкой посоветоваться, работников нанимает он.

Вошедший в это время Курчатов услышал слова Панасюка.

— Давай знакомиться, — сказал Курчатов. — Я Курчатов, кличут также Бородой, вот еще и дедушка… А ты? Образования уже набрал?

— Алексей Кузьмич Кондратьев, — солидно представился мальчик, протягивая руку. — Образование есть. Три класса! Отметки хорошие.

Курчатов похлопал его по плечу:

— Алексей Кузьмич, значит? Берем тебя, Кузьмич. А что маленький — у нас и подрастешь. Только условие: неподалеку на Ордынке школа рабочей молодежи, будешь посещать ее, Кузьмич.

— Давно собираюсь в шеремы, — заверил его сияющий мальчик.

Неменов, еще в гостинице «Москва», до внедрения в Пыжевском, знал, что основное его задание — циклотрон, а прием и устройство непрерывно прибывающих сотрудников взвалили для заполнения свободного времени. Свободного времени, впрочем, не было, каждый не захваченный административными хлопотами час отдавался чертежам. Комната Неменова была так завалена листами ватмана и кальками, что ориентироваться в этих горах бумаги легко мог один Лев Кондрашов, усердный, но болезненный (мучила цинга) помощник, да чертежница Валентина Калашникова — все кальки были ее руки. Курчатов, заглянув как-то в четвертом часу ночи к Неменову, увидел, что тот ползает по полу, комбинируя расчерченные листы во что-то единое.

— Буба, — сказал Курчатов, — пора ехать в Ленинград. Чертежи — хорошо, но ведь надо превращать их в изделия, а в Ленинграде столько всего было перед войной наготовлено! Когда сможешь вылететь?

— Да хоть сейчас, — отозвался Неменов, не поднимаясь с колен.

— Пока я буду хлопотать о командировке в Ленинград, ты сбегай в Казань проведать семью — и немедля назад, — сказал Курчатов.

Командировку выписали на совнаркомовском бланке, подписал ее Первухин: Ленинградский обком партии просили о содействии, советским органам предлагали оказывать любую поддержку, железнодорожникам предписывали продвигать без задержки грузы особого назначения…

— Да я с такой бумажкой пол-института вывезу! — восторженно пообещал Неменов. — Если гитлеровцы не помешают, конечно.

О том, куда Неменов собрался, мигом узнали сотрудники лаборатории № 2 и знакомые из других институтов, связанных с Пыжевским. Бывшие ленинградцы упрашивали взять продовольственные посылки для родственников и друзей. Неменов не отказывал, но ставил условие — не больше одного килограмма. Но и таких посылок набралось свыше ста килограммов — два полных мешка. Солидную часть составили запасы самого Неменова: из сравнительно сытой Армении он привез много продовольственных редкостей и, сидя на московском скудном пайке, хранил их специально для командировки в Ленинград.

Диспетчер в аэропорту ужаснулся, проверив вес багажа, и не дал разрешения на погрузку — самолет опасно перегружается. Командир корабля развязал один из мешков и сердито сказал диспетчеру:

— Видишь, что тут? Немедленно погрузи. Это же для ленинградцев! Без этих посылок не полечу.

Неменов с помощником, инженером П. Глазуновым, летели лишь до Хвойной. Здесь дожидались темноты, а ночью на бреющем полете промчались над Ладогой — краткую эту трассу непрерывно обстреливали — и приземлились на Охтенском аэродроме. Через несколько дней в Смольном Неменов узнал, что летчик, разрешивший перегрузить самолет посылками для голодающих, погиб во время очередного вылета.

Аэрофлотовская машина доставила пассажиров на Литейный, к зданию аэровокзала. Неменов с помощником вышли на проспект. Было пять часов утра. На темном небе шарили прожектора. Дежурный аэровокзала сказал, что общественного транспорта в городе нет с первого месяца блокады, каждый добирается куда надо своим ходом. Неменов в унынии прикидывал, как дойти до Лесного — он-то, конечно, резвей ленинградцев, да ведь даль и груз не мал! В это время из подъехавшей «эмки» вылез старый знакомый, директор завода «Светлана» Измозин. Он радостно схватил за руки физика и, услышав, что тог только что прилетел, велел шоферу отвезти обоих в Лесной, — сам Измозин выезжал на аэродром.

На небе чуть светлело, когда оба добрались к Физтеху. Разбудив коменданта Андрея Матвеича, Неменов стал наряжаться для встречи с Кобеко — навесил на шею гирлянду крупного лука, взял узел с припасами. На вежливый стук никто не отозвался, Неменов грохнул в дверь кулаком, а когда и кулаки не пробудили хозяина, повернулся к двери спиной и забарабанил каблуками. Грохот разнесся по всему институту. Заспанный, неодетый Кобеко выскочил и восторженно заорал:

— Зося, Бубка приехал! Зося, выходи!

Неменов расцеловался с другом и Софьей Владимировной, вручил ей лук и, священнодействуя, расставил на столе содержимое узла — две бутылки водки, привезенные с Алагеза два кило сухумского табака и бутылку коньяка «Юбилейный». Кобеко мигом выхватил трубку и, окутываясь ароматным дымом, с ликованием повторял: