Даниил Данин - Неизбежность странного мира

Космические глубины и — падающий лифт! Они, великие, каким-то образом действительно умели покидать ограниченный мир Земли, не отрываясь от ее почвы. И потому-то ответ Резерфорда Вину был так не романтичен: нужен только здравый смысл для постижения теории относительности, ибо она сама создана трезвой, безжалостно точной мыслью и простой необходимостью понять непонятное.

Эта же необходимость вынудила английского ученого трезво отважиться на ссору с классикой — без всякого страха перед возможными последствиями такой ссоры для будущего всей физики микромира. Он знал, что делает лишь первый шаг, и заранее предупредил критику классиков: «Вопрос об устойчивости предложенного атома на этой стадии не нуждается в рассмотрении…» Пока не нуждается! Вот и все. А там посмотрим.

Но пора для рассмотрения этого вопиющего противоречия с прежней теорией должна была наступить. И очень Скоро. Атом Резерфорда не мог оставаться обреченным. В 1911 году еще никто не знал, как вылезти из конфликта. Впрочем, не стоит утверждать это так уж категорически…

Один писатель изобразил великого англичанина уединенным искателем истины. Это смешное недоразумение, такое же смешное, как повальное причисление первооткрывателей к воинству романтиков или мучеников. Всю жизнь Резерфорд был окружен веселым интернационалом друзей и учеников — блестящим, шумным, смелым интернационалом одаренных ученых из разных стран. В шутку можно было бы сказать, что атомную физику нашего века делали и делают музыканты и теннисисты, лыжники и автомобилисты, яхтсмены и альпинисты… В известном биографическом справочнике «Кто-кто?» в ряду существенных сведений об ученых можно найти пункт «хобби» — неделовое пристрастие, увлечение на досуге, любимый отдых. Вы можете узнать, что у старика Джи-Джи Томсона это был теннис, а у молодого Капицы — мотоцикл и шахматы. У Резерфорда — гольф, у Эйнштейна — парусник и скрипка, у Тамма — альпинизм, у Гейзенберга, как у Планка, — рояль… Наш век многое изменил в старом типе ученого. Молодой атомной наукой занимались и занимаются люди не в строгих сюртуках и белых манишках. С фотографий смотрят улыбающиеся молодые лица, в которых чаще всего нет былой почтенной солидности и маститого самоуважения, а есть простота и доступность и какая-то, я бы сказал, необязательность живого выражения глаз, как у художников и спортсменов. Это и у русских, и у итальянцев, у американцев и французов, и даже у традиционно педантических немцев и традиционно сдержанных англичан.

В 20-х и 30-х годах, кроме одного из любимых сотрудников Резерфорда, Петра Леонидовича Капицы [10] Вот что можно прочесть в интереснейшей книге Р. Юнга «Ярче тысячи солнц» (русский перевод 1960 г.): «…Резерфорд, хотя и был на 25 лет старше Капицы, чувствовал в нем родственную душу. О самом Резерфорде можно было слышать такие высказывания: «Отношения с Резерфордом не являются обычными. Никто не может дружить со стихией». Все это относилось и к Капице. Он так же, как и его патрон, с энтузиазмом наслаждался жизнью, обладал такой же необузданной энергией и таким же богатым воображением… Мчался ли он с предельной скоростью по тихим английским сельским дорогам, прыгал ли в реку, распугивал ли лебедей, подражая карканью ворон, проводил ли по нескольку ночей без сна, уподобляясь богу-громовержцу, экспериментировал ли с высокочастотным генератором, нагружая его до такой степени, что начинали гореть кабели, — всегда он жил за чертой обычных условностей. Он любил водиться с техникой и презирал опасности». , в Кембридже работали такие видные советские физики, как Ю. Харитон, А. Лейпунский, К. Синельников…

А раньше, в 10-х годах, за несколько лет до первой мировой войны, как раз тогда, когда появился в науке «обреченный атом», среди других паломников из разных углов Европы, Америки, Азии стал бывать и работать в Манчестере молодой физик из Дании, имя которого в ту пору вряд ли кому-нибудь что-нибудь говорило. Однако Дарвин, узнавший о рождении «обреченного атома» через полчаса после того, как это произошло, утверждает, что уже тогда у двадцатишестилетнего датского ученика Резерфорда «подход к основным принципам физики был глубже, чем у остальных ученых». Эйнштейн впоследствии назвал молодого датчанина человеком «с гениальной интуицией и тонким чутьем», а плоды его интуиции — «высшей музыкальностью в области мысли».

Друг и биограф Резерфорда профессор Ив позже вспоминал: «Однажды в 1913 году, когда я был у Резерфорда дома, в комнату вошел юноша довольно хрупкого вида. Резерфорд тотчас увел его в свой кабинет. Жена Резерфорда объяснила мне, что этот юноша — из Дании и что ее муж очень высоко расценивает его работу. Не нужно удивляться — это был Нильс Бор!»

В самом деле, в поспешности, с какою Резерфорд увел своего копенгагенского ученика в кабинет, не заключалось ничего удивительного: им было о чем поговорить! Именно тогда Нильс Бор первым увидел путь спасения планетарной модели атома. Со временем этот путь привел к созданию механики микромира.

Ученые-естествоиспытатели всегда на стороне действительности. У них нет права сказать: «Тем хуже для фактов». Раньше или позже они приходят к добровольному признанию: «Тем хуже для теории» Физики поссорились с классической электродинамикой потому, что она поссорилась с атомом, Ее законы предсказывали одно, а он вел себя по-другому, Значит,"где-то на границах атома власть классических законов кончалась. Надежда на спасение планетарной модели могла заключаться только в том, что, быть может, у природы есть какие-то неизвестные законы, которым подчинила она внутриатомные электроны. Тогда этими-то еще неведомыми законами объясняется, почему устойчивы атомы.

Однако так ли уж обязательно было спасать модель Резерфорда? Не проще ли было просто отвергнуть ее и придумать другую? Нужно понять, что у физиков не было выбора. После того как они убедились, что все положительные заряды концентрируются в сердцевине атома — в тесном ядре, — у них уже не было выбора! В самом деле: для отрицательно заряженных электронов (а число их должно было равняться заряду ядра, дабы атом в целом был нейтрален) не оставалось другого места, как вдали от ядра. Представить, что электроны покоятся в отдалении от центра атома, было невозможно: тогда ядро немедленно притянуло бы их. Вообразить их в прямолинейном и равномерном движении было столь же нелепо: тогда они покинули бы пределы атома. Им надлежало двигаться вокруг центра по замкнутым орбитам, чтобы атом не распылился сам собой. И при этом двигаться довольно быстро, чтобы центробежная сила была в состоянии противоборствовать силе притяжения ядра. Образ планетной системы возник по необходимости: вы сами видите — выбора не было.