Джеймс Глик - Путешествия во времени. История

Что такое «я»? Над этим вопросом человечество билось весь ХХ век, от Фрейда до Хофштадтера и Деннета с отступлениями в сторону Лакана, и путешествия во времени создают базу для некоторых наиболее глубоких вариаций на эту тему. У нас расщепления личности и вторые «я» встречаются на каждом шагу. Мы научились сомневаться в том, что наши более молодые версии — это действительно мы, что к моменту, когда мы вновь встретимся, мы останемся теми же самыми личностями . Литература о путешествиях во времени (хотя Бобу Хайнлайну в 1941 г. в голову бы не пришло назвать свою работу литературой) [73] Когда Хайнлайн пишет о Бобе Вилсоне «он был сложной натурой, наполовину человеком действия, наполовину философом», он с гордостью описывает себя. Прим. науч. ред. начинает предлагать подходы к вопросам, которые могли бы в противном случае принадлежать философам. Она смотрит на них инстинктивно и наивно — что называется, обнаженно.

Если вы с кем-то разговариваете, может ли этот человек быть вами? Когда вы протягиваете руку и касаетесь кого-то, можно ли сказать, что этот кто-то другой, отличный от вас, — человек по определению? Могут ли у вас быть воспоминания о некоем разговоре ровно в тот момент, когда вы произносите соответствующие слова?

У Вилсона снова начала болеть голова.

— Хватит! Не говори о том парне так, будто это я. Я стою здесь, рядом с тобой.

— Как хочешь, — не стал возражать Дектор. — Это тот парень, которым ты был. Теперь вспомнил, что с ним произойдет дальше?

Он приходит к выводу, что «эго — это и есть он сам. Я есть я — недоказанное и недоказуемое утверждение, которое можно испытать непосредственно». Анри Бергсон оценил бы эту историю по достоинству.

Вилсон стал думать о том, как это можно поточнее сформулировать: эго есть некая точка сознания, последнее слагаемое в постоянно расширяющейся последовательности воспоминаний… Ему было просто необходимо перевести слова в математические символы, прежде чем поверить в это. Слова содержали в себе такие странные ловушки.

Он принимает (поскольку помнит) тот факт, что его более ранние «я» тоже ощущали себя единственным и неповторимым цельным и непрерывным существом, Бобом Вилсоном. Но это, должно быть, иллюзия. В четырехмерном континууме каждое событие абсолютно индивидуально и имеет собственные пространственно-временные координаты. «Вилсон был просто вынужден расширить понятие принципа неидентичности — „Ничто не идентично ничему, включая и самое себя“, — включив в него понятие эго. Боб Вилсон, которым он был в данный момент, это совсем не тот же самый Боб Вилсон, которым он был десять минут назад. Каждый представлял собой отдельный элемент четырехмерного пространства». Все эти Бобы — одно и то же не более чем одинаковые ломти хлеба. И все же всех их связывает воедино непрерывная память, «след памяти, проходивший через всех них». Он вспоминает про Декарта. Каждый, кто хоть что-то слышал о философии, знает: cogito ergo sum — «мыслю, следовательно, существую». Мы все так ощущаем. Это определяющая иллюзия Homo sapiens .

Можем ли мы как читатели воспринимать Боба иначе, не как единую личность, единое «я»? Мы проживаем вместе с ним все прихотливые петли его хронологической линии. «Я» — это история, которую он рассказывает.

Мы добрались (и не в последний раз) до проблемы, связанной со свободой воли. Это была вторая из философских сложностей, которую затронул Хайнлайн по ходу развития сюжета. Или, возможно, мне следовало бы сказать «с которой столкнулся», поскольку исследовать ее ему пришлось волей-неволей. Выбора у него не было. Когда посылаешь Боба назад во времени, чтобы он встретился со своим более ранним «я» и вновь пережил тот же эпизод с другой, более мудрой точки зрения, Боб неизбежно спросит себя: « Не могу ли я на этот раз поступить иначе?»

Затем время делает еще одну петлю, и теперь Боб-три, еще старше и умудреннее второго, расходится с Бобом-два во мнениях относительно того, как должен поступить Боб-один. Он считает, что у него — или у них — есть выбор. Уступит ли младший Боб высшей мудрости своего более позднего «я»? Едва ли. Ему по-прежнему нужно будет дать одному из своих «я» в глаз, а другого втолкнуть в ворота времени.

Читатель видит картину целиком — сверху, если можно так сказать, — задолго до Боба. Боб пытается использовать ворота времени как окно в пространство-время, но регулировать настройки непросто. Иногда он видит или чувствует «скользнувшие по экрану тени, которые вполне могли бы быть людьми». Мы знаем, что это его собственные тени, мелькающие на стене пещеры. Бобы, каждый по отдельности и все вместе, стремятся реализовать собственную судьбу. Парадокс, если это действительно парадокс, состоит в том, что им приходится очень стараться, несмотря на то что постепенно до них доходит, что все их петли и труды предопределены. Из колеи, в которую они попали, выхода нет. Услышав, как сам он произносит слова, которые уже произносил, он бессильно пытается изменить сценарий. «Ты обладатель свободной воли, — говорит он себе. — Хочешь прочитать стишок — так прочитай его… и выйди из этого проклятого круга». Но именно в этот момент он не в состоянии вспомнить ни одного стишка. Его реплики расписаны заранее, и он не может соскочить с бегущей дорожки.

«Но это невозможно! — восклицает он. — Ты хочешь убедить меня, что я сделал нечто из-за того, что сделаю потом».

«Ну а разве не именно так все и случилось? — спокойно возражает старший Боб. — Ты ведь там был».

Младшему Бобу все это по-прежнему не нравится. «Ты хочешь убедить меня в том, что причинно-следственные связи могут замкнуться в кольцо». И старший Боб, несмотря на все с трудом обретенное знание, не прекращает работать ради исполнения своей судьбы. Он не ждет, пока его более ранние «я» отыграют свои роли, — он решительно вынуждает их действовать. Рассказчик говорит: «Каждый строит планы, пытаясь обеспечить свое будущее. Пришло время ему обеспечить свое прошлое». В итоге эта история — змея, толкающая собственный хвост и размышляющая при этом, действительно ли это необходимо.

У автора, печатающего свои рассказы на механической пишущей машинке, чтобы оплатить счета в Южной Калифорнии, и старающегося сделать свои сюжеты правдоподобными, а характеры героев — убедительными, были свои проблемы со свободой воли. Он превращает героев в марионеток, а ниточки то мелькают заметно, то пропадают из виду. Их кругозор ограничен. Только всеведущий автор, рисующий диаграммы на листе бумаги, видит всю картину целиком. Нас, читателей, события увлекают, мы помним прошлое, предугадываем будущее. Мы — смертные, для нас сейчас — это сейчас.