Георгий Почепцов - Виртуальные войны. Фейки

У Геймана есть и такое наблюдение, которое соответствует такому сегодняшнему научному направлению как альтернативная история: «Однажды у меня была мысль написать книгу про Чарльза Форта (американский маргинальный исследователь, фактически положивший начало современному интересу к паранормальным явлениям, вроде летающих тарелок или снежного человека) и Карла Маркса. Оба большую часть своей жизни провели в библиотеке Британского Музея, читая книги и сочиняя огромные труды. Меня заинтересовало, что было бы, если бы все было наоборот: Карл Маркс занимался изучением аномальных сил, космического желе и падающих с неба рыб, — всяких странных и необъяснимых явлений, а Чарльз Форт разрабатывал экономическую теорию. То есть, что было бы, если бы Русская Революция базировалась на идеях Чарльза Форда — рыбы с неба, неработающие часы, на том, что люди — потомки существ из открытого космоса и т. д. И эти идеи стали громадной, международной, глобальной силой. А теория политэкономии Маркса стала крошечным течением, популярным среди всяких эксцентриков и оригиналов, которые собирали бы свои крошечные съезды, чтобы о ней поговорить» [751] Разговор с Нилом Гейманом // www.svoboda.org/a/24200210.html . .

И второе интересное признание: «Книга — это порог. Мне нравится, когда я могу перевести кого-нибудь через порог. Всегда есть дверь. Всегда есть порог. Можно воспринимать это буквально, можно метафорически. Лучшее в фэнтези — это то, что оно позволяет превращать любую метафору в реальность».

Однако это не реальность. Тут Н. Гейман лукавит. Это погружение в то, что человек признает квазиреальностью, где ему комфортно и хорошо. Он получает там те типы переживаний, которые уже не способен ему дать наш комфортный мир.

Есть также мнение известного фольклориста С. Неклюдова: «У человека есть потребность в соприкосновении с неким вымышленным миром, своего рода параллельной реальностью, которая восходит к хронотопу десакрализованного мифа и становится чистой фантазией — как в устной, так и в книжной традиции. На протяжении XX века, да, пожалуй, и всего периода упоенности техническим прогрессом, эту позицию занимала научная фантастика. Затем она стала вытесняться другим жанром, который сейчас называется фэнтези. В какой-то степени фэнтези — это гибрид научной фантастики и литературной сказки. Ну а сама научная фантастика выросла из романтической повести и из ее предшественника — готического романа» [752] Неклюдов С. Прямая речь // postnauka.ru/books/654 . .

И по сути так до конца и не выяснены причины нашей привязанности к виртуальности: от далеких времен сидения у костра до сегодняшнего сидения у экрана телевизора или компьютера. Определенная когнитивная потребность понятна — это проверка и усиление ментальной картины мира, получение опыта сквозь виртуальность. Но все это оформлено в определенную развлекательность, что тоже очень важно.

Вышеупомянутый Техрани видит сказки как «минимально контринтуитивные нарративы» [753] Shultz D. Some fairy tales may be 6000 years old // www.sciencemag.org/news/2016/04/some-fairy-tales-may-be-6000-years-old . . Имеющиеся там элементы когнитивного диссонанса легко понимаются людьми, поскольку они рассказывают об обычных отношениях между людьми. И это сочетание необычного с обычным, по его мнению, объясняет их тысячелетнее существование. Изучение этого аспекта на базе более объективного, чем литературоведение, инструментария, он считает своей будущей темой.

Дж. Кэрролл говорит о роли виртуальности такие слова: «Она учит нас знанию других людей, это практика в эмпатии и теории разума» (цит. по [754] Robson D. Our fiction addiction: why humans need stories // www.bbc.com/culture/story/20180503-our-fiction-addiction-why-humans-need-stories . ). В своей статье сам он говорит так: «Роман или рассказ является коммуникативным актом. Он достигает результата только если авторское описание создает опыт в головах читателей. Эти опыты массово ограничиваются значениями, вмонтированными в описания автора, который сам ограничен возможными вариантами значений в словах любого имеющегося языка» [755] J. Minds and meaning in fictional narratives: an evolutionary perspective // www.academia.edu/32129675/Minds_and_Meaning_in_Fictional_Narratives_An_Evolutionary_Perspective . .

Но виртуальность несет не только позитив, но и потенциальный негатив. Особенно это становится заметным при столкновении разных культур. Как правило, это происходит на стыке западной и какой-то из восточных культур. Тут никто не отменяет опасности даже от вымышленных персонажей. Например, в 2018 году в Китае запретили мультфильмы про свинку Пеппу, поскольку мультфильм навязывает детям неправильное мировоззрение, а в 2017 — американский фильм про Винни Пуха, поскольку в китайских соцсетях распространены мемы, сравнивающие его с генеральным секретарем Си Цзиньпином [756] Персонажи нон грата // www.kommersant.ru/gallery/3619601?from=main_foto . . Иранская полиция морали борется с куклой Барби и с теми, кто ею торгует [757] Iran cracks down on moral peril of Barbie peddlers // www.jpost.com/Middle-East/Iran-cracks-down-on-moral-peril-of-Barbie-peddlers . [758] Iran attacks an old enemy Barbie // www.nytimes.com/2012/01/21/world/middleeast/iran-attacks-an-old-enemy-barbie.html . [759] Barbie banned in Iran as part of «soft war» on western culture // www.thejournal.ie/barbie-banned-in-iran-as-part-of-soft-war-on-western-culture-330054-Jan2012/ . [760] Golkar S. Black Crow to Barbie changing student norms in Iran // openaccess.leidenuniv.nl/bitstream/handle/1887/16996/ISIM_16_Black_Crow_to_Barbie_Changing_Student_Norms_in_Iran.pdf?sequence=1 . . Все это борьба с символами, за которыми, как представляется, скрывается враг.

Мир, построенный людьми, эволюционирует быстрее, чем сами люди. Это связано с тем, что виртуальность, воображение позволяют рушить старые стены и создавать новое, сначала в голове, а потом в действительности. Но сам человек не может меняться так быстро. Он больше состоит из человека прошлого, чем из человека будущего.

Холодная война была войной не только ядерного оружия, но и войной нарративов. И поскольку ядерное оружие не применялось, хоть и было главным фоном, нам остается признать основным типом конфликта войну нарративов.

Каждая из сторон продвигала и защищала свой нарратив всеми возможными способами, используя все виды медиа, которые могли достигать не только населения противника, но и своего собственного, а также международной аудитории. На всех этих трех медийных фронтах требовалось достичь победы, причем сокрушительной.

После 1991 года война нарративов ушла из официальной плоскости в частную. Отголоски ее мы можем увидеть, например, в поднятии фигуры Сталина в сознании российского населения или в некоторых других остаточных явлениях советской мифологии. И это в определенной степени естественно, поскольку мифология является достаточно инерционным виртуальным продуктом, она умирает только с последним ее носителем, если ее перестает удерживать государство и общество. Фигуру же Сталина не удается «убрать» еще и по той причине, что она связана с войной, победа в которой стала краеугольным камнем российской постсоветской мифологии.