Дэвид Харви - Социальная справедливость и город

Отношения рыночного обмена оказывают разностороннее влияние на сознание индивидуальных участников. Индивид меняет личную зависимость (характеристика эгалитарного и сословного обществ) на вещную зависимость ( Маркс К., Энгельс Ф . Соч. Т. 46 (ч. I). С. 72–74). Индивид становится «свободным», но подпадает под контроль невидимой руки рыночной системы. Идеология обществ, пронизанных рыночными обменами, отражает это. Макс Вебер в «Протестантской этике и духе капитализма» и другие авторы (например: Tawney, 1937) распознали глубинную связь между изменениями в религиозной идеологии и подъемом европейского капитализма. Борьба за новую религиозную идеологию отражала борьбу за замещение социальных отношений феодального порядка социальными отношениями, соответствующими капиталистическому порядку. Важный, возможно центральный, аспект этой идеологической борьбы касался значения слова «ценность». Для древних греков, живших в сословном обществе в условиях иерархической личной зависимости, ценность соотносилась с моральным достоинством или «добродетелью» человека. Поэтому ценность обмениваемого не могла быть отделена от ценности лиц, вовлеченных в этот обмен (Polanyi, 1968, гл. 5). Эта базовая концепция ценности, характерная для всех сословных обществ (таких, как католическая церковь средневекового периода), отличается от понятия ценности в эгалитарных обществах: здесь ценность заключается в непосредственной пользе товара или услуги в той мере, в которой они удовлетворяют потребности (психические или психологические) индивида. На ценообразующих рынках, напротив, ценность становится производной от распоряжения ресурсами, полученными в акте обмена. Меновая стоимость, выраженная в ценах, — абстрактное число, сформировавшееся в процессе работы рыночной системы, основывающейся на деньгах как мере ценности. Наставления Мартина Лютера относительно вопросов «добродетели» и «прибыли», таким образом, могут быть истолкованы как попытка соединить в непрочном союзе концепт ценности в рыночном обмене с концептом ценности как морального достоинства. Гоббс предпринимает такую же попытку в «Левиафане» в 1651 году. С одной стороны, он однозначно утверждает, что «стоимость, или ценность, человека, подобно всем другим вещам, есть его цена, т. е. она составляет столько, сколько можно дать за пользование его силой… <���…> И как в отношении других вещей, так и в отношении людей определяет цену не продавец, а покупатель». С другой стороны, Гоббс утверждает, что «общественная ценность человека, т. е. та цена, которая дается ему государством, есть то, что люди обычно называют ДОСТОИНСТВОМ. И эта цена выражается в пожаловании военных, судейских, государственных должностей или имен и титулов, введенных как отличительная особенность такой цены» (Гоббс, 1991, 66–67). Противоречие между этими концептами было мощной идеологической силой со времен Реформации: например, в этом свете можно истолковать конфликт между старым аристократическим укладом и зарождающимся промышленным и торговым классом в ранний период индустриальной революции в Англии.

Осознание связи между человеком и природой также принимает новую форму в условиях рыночного обмена. Ранние европейские сословные перераспределительные общества породили, говоря обобщенно, абстрактные формы искусства и науки, которые весьма отличались от тех, что были укоренены в «науке конкретного». Призванная выразить космологический символизм того, что почти всегда становилось теократическим обществом, наука сословного общества была абстрактной и дедуктивной (отсюда и расцвет математики в Греции) и видела свою задачу в распознавании структуры космоса, в котором формировались образы человека, природы и общества. Прикладная наука часто пыталась имитировать космический порядок, соответствующим образом оформлялись и ландшафты — форма застройки города в перераспределительной экономике может быть проинтерпретирована, что блестяще демонстрирует Уитли (Wheatley, 1969; 1971), как проекция космологического символизма в материальный мир. Однако проникновение рыночной экономики, по-видимому, принесло с собой и новый интерес науки к естественной философии — интерес, который был результатом того, что человек увидел себя в новой и совсем иной позиции по отношению к природе. Начиная с Ренессанса формировалось новое сознание, основывающееся на «разделение всей реальности на внутренний опыт и внешний мир, субъект и объект, личную реальность и публичную истину» (Лангер, 2000, 16). Это сознание, в котором отражается «век научного дуализма» (Whiteman, 1967, 370), сделало возможным провести границу между публичной истиной меновой стоимости и ценового отклика и личной реальностью потребительной стоимости и реального потребления. Маркс так описывает одно из последствий этого разделения: «Только при капитализме природа становится всего лишь предметом для человека, всего лишь полезной вещью; ее перестают признавать самодовлеющей силой, а теоретическое познание ее собственных законов само выступает лишь как хитрость, имеющая целью подчинить природу человеческим потребностям, будь то в качестве предмета потребления или в качестве средства производства» ( Маркс К., Энгельс Ф . Соч. Т. 46. С. 228).

Это понимание природного мира, в котором природа мыслится как «ресурс» для деятельности человека, лежит в основе материалистической концепции природы в современной научной мысли (Whiteman, 1969). Так что упрочение современной естественной науки не стоит рассматривать как изменение в идеологии, никак не связанное с распространением экономики рыночного обмена. Огромное значение имеет то, что Леонардо да Винчи работал во время расцвета флорентийской торговли и что Исаак Ньютон стал директором Королевского монетного двора в период бурной технологической революции в английской торговле и банковском деле (Wilson, 1965, 227): нет сомнений, что прикладная математика, политическая арифметика и естественная философия в конце XVII века в Англии развивались в тесной связи друг с другом. Ученые не жили в изоляции от социальных обстоятельств, и мы должны поэтому ожидать, что наука будет отражать те социальные ценности, установки и конфликты, которые были характерны для определенного времени. Замечательная работа И-Фу Туана «Круговорот воды и божественная мудрость» (Yi-Fu Tuan, 1966), например, свидетельствует, как типичный космический символизм старого строя входил в противоречие с естественно-научным стилем новой для XVII–XVIII веков дискуссии о круговороте воды.

Рыночный обмен, чтобы успешно работать в качестве способа экономической интеграции, требует особых правовых и политических институтов. В Европе было введено множество мер правового и политического характера, призванных способствовать внедрению нового способа экономической интеграции. Эти меры по приспособлению системы вводились постепенно, начиная с XVII века шла постоянная эволюция в правовых и политических институтах (возникновение законов об ограниченной ответственности, акционерных обществах, корпорациях и т. п.). При формировании этих новых правовых форм и институтов широко использовался символизм, заимствованный у старого порядка: например, государство и другие политические формы присваивали себе ауру морального превосходства, характерную для моральных прав, защищаемых в теократических обществах. В практическом смысле эти институты служили поддержанию и упрочению нового способа экономической интеграции, легитимируя и в некоторых случаях освящая его. В конечном счете, однако, устойчивость всех этих институтов зависит от их способности использовать власть принуждения, поскольку, как пишет Фрид, «стратифицированные общества создают давление, незнакомое эгалитарным и сословным обществам, и это давление не может удерживаться только лишь интернализированным социальным контролем или идеологией» (Fried, 1968, 186). Рыночный способ экономической интеграции, следовательно, зависит от применения силы принуждения, потому что только с помощью этой силы могут выжить хрупкие институты, поддерживающие ценообразующие рынки. Поскольку стратифицированные общества, использующие рыночный обмен, динамичны по своей структуре и склонны к экспансии, мы должны ожидать появление противоречий, подталкивающих внутренним усовершенствованиям или новым формам экспансии. Так как принуждение является сущностной чертой рыночного способа экономической интеграции, маловероятно, что эти противоречия будут разрешаться без применения насилия.