Юн Эльстер - Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук

Возможности имеют фундаментальное значение в еще одном ключевом аспекте: их легче наблюдать не только социологам, но и другим членам общества. В военной стратегии основное правило состоит в том, что нужно строить планы, исходя из (верифицируемых) возможностей противника, а не из его (нераскрытых) намерений [140]. Если у нас есть основание полагать, что противник мог иметь враждебные намерения, это правило может привести к наихудшему допущению: противник нанесет нам удар, если сможет [141]. Ситуация осложняется тем, что наша вера во враждебные намерения противника может основываться на ощущении, что он полагает, что у нас есть средства и, возможно, намерение напасть на него. В этой трясине субъективности объективные возможности могут показаться единственным твердым фундаментом для планирования.

Другая причина того, почему возможности представляются важнее желаний, имеет отношение к средствам влияния на поведение. Обычно проще изменить обстоятельства и возможности людей, чем их мысли [142]. Это аргумент с точки зрения сравнения затрат и результата, связанный с долларовой эффективностью альтернативной политики, а не довод об относительной объясняющей силе. Даже если у правительства есть теория, которая позволяет давать объяснения и делать прогнозы, она может не обеспечивать приемлемый уровень контроля, если элементы, на которые она воздействует, лишены достаточной важности с точки зрения каузальности.

Предположим, что слабые экономические показатели могут быть связаны с нежеланием предпринимателей рисковать или с сильным влиянием профсоюзов. Правительство может пребывать в полной уверенности, что первостепенную важность имеет настрой менеджеров, и при этом не иметь возможности на него повлиять. Профсоюзы же, как показали годы правления Рейгана и Тэтчер, могут быть сломлены действиями правительства.

В качестве важного примера рассмотрим суицидальное поведение. Чтобы совершить самоубийство, одного желания лишить себя жизни недостаточно, нужны средства это сделать. Высокий процент самоубийств среди врачей, например, может быть отчасти вызван их легким доступом к смертельно опасным лекарствам, которые являются любимым средством покончить с жизнью в этой группе [143]. Хотя правительство может попытаться ограничить намерения самоубийц, создавая «горячие линии» помощи и убедив прессу меньше сообщать о таких случаях, чтобы не провоцировать их эпидемию, самые эффективные результаты дает затруднение доступа к средствам самоубийства [144]. Такая политика может включать установку барьеров и ограждений, затрудняющих прыжки с мостов или с крыш высотных зданий, усиление контроля за некоторыми лекарствами, выдаваемыми по рецепту, ограничение продажи огнестрельного оружия, замену в кухонных плитах смертельно опасного угарного газа на натуральный и установку на автомобилях каталитических конвертеров, которые уменьшают выхлопы углекислого газа. В будущем мы можем стать свидетелями запрета интернет-сайтов, помогающих самоубийцам. Даже простой переход с бутылочек на блистеры способствовал снижению процента самоубийств путем отравления парацетамолом. Сокращение количества таблеток, которые выписывает врач или готовит фармацевт для отдельного больного, тоже может уменьшить вероятность серьезного отравления. Во Франции, в отличие от Англии, содержимое каждой упаковки парацетамола официально ограничено восьмью граммами. Это считается причиной того, что во Франции поражение печени и смерть от сильного отравления парацетамолом случаются реже, чем в Англии.

Наверняка полный решимости индивид найдет способ покончить с собой. Когда люди лишаются привычных средств сведения счетов с жизнью, следующий за этим спад в количестве самоубийств может быть временным. И все же в некоторых случаях удается добиться долгосрочного эффекта, как можно было ожидать. Если порыв убить себя скорее мимолетен, чем твердо обоснован, он может пройти к тому времени, как человек найдет подходящее средство [145]. Таким образом, простое откладывание (а не блокирование) доступа к средствам будет эффективным для предотвращения импульсивного самоубийства. Введение периода ожидания перед приобретением огнестрельного оружия помогло бы сократить количество как самоубийств, так и убийств [146].

Более сложный пример взаимодействия желаний и возможностей можно найти в анализе фракций, сделанном Мэдисоном в «Федералисте». Он утверждает, что в условиях прямой демократии (которая неизбежно будет ограниченной в размерах) или в небольшой представительской республике фракции будут иметь и мотивы, и средства для ослабления друг друга. С одной стороны, «общее увлечение или интерес почти во всех случаях будут владеть большинством»; с другой – малая численность граждан позволит большинству угнетать меньшинство, так как в рамках небольшого государства это легче сделать технически. В большой республике, наоборот, «значительно уменьшится вероятность того, что у большинства возникнет общий повод покушаться на права остальных граждан, а если таковой наличествует, всем, кто его признает, будет труднее объединить свои силы и действовать заодно». При таком переносе рассуждения о желаниях и возможностях с индивидуального уровня на коллективный оно приобретает несколько иную форму. Хотя, по мысли Мэдисона, институциональной модели недостаточно, чтобы изменить мотивацию индивидов, она может повлиять на вероятность появления у большинства общего мотива. Хотя институциональное устройство, строго говоря, не может влиять на возможности членов фракционного большинства (если таковое существует) действовать сообща, оно может ограничить их способность сделать это, так как им будет труднее узнать о существовании друг друга. До эпохи соцопросов, должно быть, нередкими были случаи, когда молчаливое большинство было просто не в состоянии опознать себя в качестве такового.

У Мэдисона двунаправленный аргумент: большая республика не только мешает формироваться фракционному большинству, но она затрудняет совместные действия. В «Демократии в Америке» Токвиля мы найдем много аргументов типа «не только, но и». Рассмотрим, например, его рассуждения о влиянии рабства на рабовладельцев. Во-первых, рабство убыточно в сравнении со свободным трудом. «Свободный работник получает жалование, тогда как раб получает воспитание, пищу, лечение и одежду, хозяин тратит свои деньги на содержание раба понемногу, небольшими сумами, едва это замечая. Жалование рабочего выплачивается сразу и, как кажется, только обогащает того, кто его получает, но на самом деле раб обошелся дороже, чем свободный человек, и его труд менее продуктивен» [147]. Но «влияние рабства распространяется еще шире, проникая в душу хозяина и придавая особый оттенок его идеям и вкусам». Поскольку труд ассоциируется с рабством, белые с Юга презирают «не только сам труд, но и те предприятия, для которых он является необходимым условием успеха». У них нет ни возможностей, ни желания богатеть: «Рабство… не только мешает белым людям зарабатывать состояние, но даже отвращает их от этого желания». Если Токвиль прав, классический спор об экономическом застое в рабовладельческих странах является мнимым. Нет нужды спрашивать, что именно дает правильное объяснение – отсутствие желания инвестировать или отсутствие возможностей инвестировать; обе стороны могут оказаться правыми.