Юн Эльстер - Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук

Говорят, что у японцев есть эмоция амаэ (грубо говоря, беспомощность и стремление быть любимым), которая не существует в других обществах. Кроме того, утверждалось, что древняя Греция была культурой стыда, в отличие от современных культур вины, что романтическая любовь – современное изобретение, что чувство скуки (если это вообще эмоция) возникло недавно. Однако нельзя исключать, что эти якобы отсутствующие эмоции могли существовать, но не быть концептуализированными членами этого общества. Эмоция как таковая может быть распознана сторонним наблюдателем, но не быть признана самим обществом. На Таити мужчина, которого оставила женщина, будет проявлять поведенческие симптомы печали, заявляя при этом, что всего лишь устал. На Западе концепция романтической любви появилась относительно недавно – во времена трубадуров. До этого была только веселая чувственность или безумие. Но возможно и, по моему мнению, очень вероятно, что опыт романтической любви встречался, даже когда у общества не было концепции для него. Люди могут любить друг друга, сами того не замечая, в то время как эмоции будут бросаться в глаза посторонним наблюдателям из собственного или другого общества. Древние греки демонстрировали набор эмоций, связанных с чувством вины, – гнев, прощение или возмещение ущерба, что указывает на ее наличие, даже если у них отсутствовало для этого название. То, как люди осмысляют эмоции, может зависеть от конкретной культуры, хотя сами эмоции могут от культуры не зависеть.

Следует при этом отметить, что если какая-то эмоция эксплицитно не концептуализирована, она может в меньшей степени проявляться в поведении человека. Ларошфуко писал: «Некоторые люди никогда бы не влюбились, если бы ничего не слыхали о любви». Чувство вины также в большей степени распространено в обществах, в которых людям с раннего возраста внушают необходимость испытывать вину в той или иной ситуации.

Лучшая книга об эмоциях – « Эмоции » Н. Фрижды ( Frijda N . T e emotions. Cambridge University Press, 1986). Многое из этой работы я почерпнул для моей « Алхимии разума », которая носит подзаголовок «Рациональность и эмоции» (Alchemies of the Mind. Cambridge University Press, 1999), в которой читатель может найти дальнейшие отсылки к обсуждаемым здесь концепциям. Идея безотлагательности, отличной от нетерпения, является дополнением к концептуальной рамке этой книги. Серьезные обсуждения роли эмоций в поведении содержатся в « Понимая этническое насилие: страх, ненависть и рессентимент в Восточной Европе двадцатого века » П. Петерсена ( Petersen P . Understanding Ethnic Violence: Fear, Hatred and Resentment in Twentieth-Century Eastern Europe. Cambridge University Press, 2002) и в главе 8 моей книги « Подводя итоги: Переходная справедливость в исторической перспективе » (Closing the Books: Transitional Justice in Historical Perspective. Cambridge University Press, 2004).

Хотя я часто использую термины «действие», «поведение», «решение» и «выбор» как синонимические, иногда полезно их различать. Самая широкая категория – поведение (behavior), понимаемое как любое телесное движение, исходящее изнутри, а не извне (как в случае, когда его уносит лавина) агента. Действие (action) – это интенциональное поведение, вызываемое желаниями и убеждениями агента. Таким образом, рефлекторные поступки не являются действиями; эрекция – это не действие (но она может быть спровоцирована каким-то действием, например приемом виагры); засыпание – это не действие (но оно может быть вызвано приемом снотворного). Действию может предшествовать (или не предшествовать) сознательное решение (decision). Когда я еду на работу привычным маршрутом, я не принимаю сознательного решения повернуть здесь направо, а там – налево, хотя каждое действие является интенциональным, или ориентированным на достижение цели. Однако когда я ехал на работу в первый раз, всем действиям предшествовало эксплицитное решение. Действительно, им предшествовал эксплицитный выбор (choice) из альтернативных маршрутов. Хотя любой выбор есть решение, обратное не является верным. Когда я решаю взять книгу, которую начал читать, у меня в голове нет никакой эксплицитной альтернативы. Я вижу на столе книгу, ее вид напоминает мне о том, что мне нравится ее читать, и я решаю ее взять. Выбор здесь не задействован.

Самая важная черта этого концептуального пейзажа, возможно, заключается в том, что не все решения ведут к действиям . Человек может решить чего-то не делать, например не спасать тонущего человека, если действие подвергает некоторому риску его самого. Если человек тонет и в этом не замешаны третьи лица, у меня нет каузальной ответственности за исход этого события. Я могу нести моральную (а в некоторых странах и юридическую) ответственность, но это другой вопрос [132]. Но предположим, что присутствует третье лицо или, как в случае Китти Дженовезе, много третьих лиц. Если кто-то из них замечает, что я в состоянии помочь тонущему, но не делаю этого, он может справедливо заключить, что ситуация менее серьезная, чем она показалась бы в противном случае, и в результате тоже не оказать помощь. В этом случае мое решение ничего не делать заставит другого человека поступить так же. Таким образом, решения могут иметь каузальную силу, даже когда не порождают никаких действий.

Многое в третьей части вращается вокруг теории рационального выбора. Как я объяснял во Введении, со временем я стал более скептически, чем раньше, относиться к объяснениям при помощи этой теории. Хотя поведение так или иначе является иррациональным, в определенном смысле рациональность имеет первичное значение. Человеческие существа хотят быть рациональными. Мы не испытываем гордости за отступления от рациональности. Мы стремимся скорее избежать или исправить их, если только гордыня не мешает нам их признать.

Характеризуя поведение, мы иногда говорим: «Он сделал все, что мог». Если разобрать это предложение, то оно будет содержать два элемента: желания и возможности, то есть желания определяют то, что для агента считается «всем»; возможности – это варианты или средства, из которых агент «может» выбирать. Эта характеристика может также служить рудиментарным объяснением поведения через рациональный выбор. Если мы спрашиваем: «Зачем он это сделал?», ответ: «Это все, что было в его силах», – может полностью нас удовлетворить. Во многих случаях требуется нечто большее, чтобы дать удовлетворительное объяснение с позиций рационального выбора. В частности, нам придется апеллировать к убеждениям агента, а не только к его желаниям и возможностям. Мы коснемся этих вопросов в главе XI. Здесь я собираюсь проанализировать, как далеко может завести нас простая рамка желания-возможности [133]. Я также продемонстрирую, что эта рамка порой не такая простая, какой может показаться, поскольку желания и возможности не всегда (как порой считается) независимы друг от друга.