Юрий Пахомов - Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Две основные линии социально–экономического развития, оформившиеся в мировом масштабе еще на стадии поздней первобытности, в XX в. продемонстрировали свои предельные формы, исчерпали, как таковые, собственные продуктивные возможности и вступили в процесс глобального взаимодействия, обогатившись использованием ранее не свойственных каждой из них регуляторов: западная — планового, а восточная — рыночного. С таким состоянием своих общественно–экономических систем Североатлантический Запад и Дальний Восток вступают в информационную эпоху.

Менее определенно просматриваются и различные формы синтеза базовых принципов религиозно–мировоззренческих традиций западного, иудео–христианско–мусульманского, и восточного, индуистско–буддийскоконфуцианско–даосского, миров. Вопрос о необходимости их синтеза, поставленный еще Мани в III в., неоднократно поднимался как в Азии, так и в Европе в последующие столетия. XX в. в этом отношении дал множество имен и подходов. Однако ни один из предложенных вариантов такого синтеза (будь-то бахаизм, доктрина Муни и пр., не говоря уже о еще памятном многим преславутом Белом братстве и ему подобном идейном шарлатанстве) во всемирном масштабе не смог составить конкуренции традиционным религиям типа ислама, христианства или буддизма.

Вместе с тем нельзя не заметить, что монотеистические идеи в той или иной форме становятся все более привычными в регионах Южной, Юго–Восточной и Восточной Азии, тогда как концепция перевоплощений, хорошо известная в Античном мире (орфики, Пифагор, Платон, Плотин и пр.), со времен А. Шопенгауэра становится все более популярной на Западе. Среди крупных российских философов ее, к примеру, развивал Н. О. Лосский 12 12 Лосский Н. О. Учение о перевоплощении. Интуитивизм. — М., 1992. . С некоторой симпатией к ней относился даже Н. А. Бердяев 13 13 Бердяев Н. А. О русской философии. В 2‑х ч. — Свердловск, 1991. — Ч. 2. — С. 114, 163; Бердяев Н. А. О назначении человека. — М., 1993. — С. 235; Бердяев Н. А. Царство духа и царство кесаря. — М., 1995. — С. 280. .

При этом Восток все более ценит западную деятельностную, направленную на активное преобразование мира установку, а также присущий христианской традиции персонализм, уважение к конкретной личности с ее неотъемлемыми правами, тогда как на Западе распространяется близкое к восточному мироощущению восприятие природы как самоценной данности, на которую человек не вправе смотреть, лишь как на объект удовлетворения собственных потребностей. В отдаленной перспективе эти тенденции могут привести к постепенному становлению некоего надконфессионального глобального сознания. Однако реальности сегодняшнего дня куда более трагичны, и мы наблюдаем жесткое противостояние ценностных систем, приобретающее кровавый характер на Балканах и на Кавказе, Ближнем и Среднем Востоке, во многих других регионах мира.

Несмотря на относительную молодость Соединенных Штатов и Канады, Евро–Американская цивилизация не просто имеет общие исторические корни, но и единый фундаментальный подход к формулированию международных проблем и практическому построению планетарной политической системы. В то же время уровень глобального влияния данной двуединой цивилизации определялся не только различием в экономическом и военно–политическом могуществе ее основных компонентов в разные исторические эпохи, но и, условно говоря, возрастной спецификой каждой из них. Трагический опыт масштабных войн, пережитых Европой, сделал ее «более пассивной» в смысле самостоятельного военно–политического вмешательства в региональные и национальные конфликты. В то же время Соединенные Штаты, длительное время действовавшие на международной арене в рамках стратегии изоляционизма, как бы восполняют недостаток такого опыта крайней активностью в указанном направлении.

Чрезвычайно важной представляется устойчивая эволюционная взаимосвязь между современными особенностями данной двуединой цивилизации и ее общим происхождением: несмотря на длительный, хотя и во многом относительный, изоляционизм во внешнеполитической стратегии США, Северная Америка и Западная Европа в большей части истории выступали по одну сторону условных «баррикад» в цивилизационныхпротивостояниях эпохи баланса сил и двухполюсного мира Существенное значение имеет учет устойчивости многовекового, во многом определяющего общего глобального экономического и политического влияния сначала Новоевропейской, а затем и Евро–Американской цивилизации, несмотря на указанный выше относительный изоляционизм США, нашедший свое первичное и четкое отображение в доктрине Джеймса Монро.

Первые признаки новой — Евро–Американской — двуединой цивилизации связаны еще с открытиями Христофора Колумба, а поэтому появление их никак не относится ко времени американской войны за независимость. По своей глубинной сущности колумбовы открытия означали установление единства мира в его современном понимании. Причем этот вывод относим в равной степени и к географическому, и к политическому восприятию, вынося политико–культурный (в смысле национальных культур в целом и политических культур в частности) контекст в отдельную составляющую проблемы. Важно, что с XVI в. вследствие завершения европейцами географических открытий оправдано определение мира как единой экосистемы. С этого времени начинается постепенная и поэтапная эволюция человечества в направлении интернационализации, а затем и глобализации. Трансграничное передвижение производимой продукции, идей, капиталов, рабочей силы с каждым последующим веком теряет свое определяющее национальное, региональное и континентальное значение, приобретая черты всеобщности.

Однако нужно принимать во внимание и другой, не менее важный исторический фактор очерченного нами движения к глобализации. Речь идет о необходимости учитывать политологический концепт, состоящий во взаимосвязи между первыми проявлениями региональной кооперации и интеграции и началом глобализационных процессов. При этом в послевоенной Европе, ставшей на путь практической интеграции, она рассматривалась, возможно, в первую очередь, в качестве средства снятия с нее исторического «проклятия» источника глобальных войн. Ведь большинство из них, включая обе мировые войны, в новые и новейшие времена в той или иной степени были результатом противоречий между крупнейшими европейскими государствами, особенно Германией и Францией. В этом смысле просматривается очевидная «цивилизационная особенность» США как страны, в обоих случаях выступавшей в альянсе с Францией против Германии, что, однако, не снижало «цивилизационного» напряжения во франко–американских отношениях мирного времени.