Юрий Пахомов - Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Как справедливо отмечает Б. С. Ерасов, «восточные религии представляют собой социокультурный комплекс, который совмещает в себе не только собственно сакральные представления, верование и ритуалы, но и нормативную мораль, право, эстетику, социальные учения, и вместе с тем и соответствующие институты разной степени сакрализации, регулирующие отношения между верующими относительно духовных факторов» 863 863 Ерасов Б. Культура, религия и цивилизация на Востоке (очерки общей теории). — М., 1990. — С. 93. . В полной мере это относится к мусульманскому Востоку.

Идея единства религии и политики в исламе вытекает из убежденности в том, что верховным сувереном является Аллах, а халиф — его наместник, призванный осуществлять Божью волю на земле. Теоретически халифы — это те, кому поручено следить за исполнением уже данными Аллахом посредством Корана законами. Однако при связанных с древнеиранскими традициями Аббасидах во 2‑й пол. VIII в. произошла сакрализация их власти, в результате чего сунниты (в отличие от шиитов, не признававших законность ни Омейядской, ни Аббасидской династий) начали рассматривать халифов в качестве наместников Бога — «тенью Аллаха на земле». По мере ослабления политической власти халифов, тем более, по пресечении династии Аббасидов после монгольского разорения Багдада, сакрализации начинает подвергаться власть региональных мусульманских правителей — эмиров, ханов и султанов. Нередко тому способствовали местные традиции.

Рассматривая мусульманский фактор в жизни политических систем народов Туркестана, следует обратить внимание на то, что мусульманские теологи постоянно указывали на единство религии и политики, подчеркивая, что Мухамед был не только проповедником, но и непосредственным организатором сообщества мусульман — уммы. Предписания Корана содержат, кроме положений религиозного характера, нормы поведения для простых граждан, принципы социального и политического устройства общества 864 864 Степанянц М. Восточная философия: вводный курс. Избранные тексты. — М., 1993. — С. 108. . Следует также отметить, что до наших дней в новых независимых государствах Центральной Азии, у т. наз. титульных этносов сохранился своеобразный «народный (бытовой) ислам» со своей национальной спецификой в каждой стране региона. Такая версия официального ислама повсеместно переплетена с древними, уходящими в языческие и зороастрийские времена традициями и ценностными представлениями 865 865 Джангужин Р. Казахстан постсоветский. — К., 2002. — С. 247. .

Этногенез народов Центральной Азии на протяжении второго тысячелетия нашей эры определялся взаимодействием двух больших этноязыковых массивов: ираноязычного — население европеоидного антропологического типа и тюркоязычного, смешанного монголоидно–европеоидного облика. Их взаимодействие в той или иной степени определяло формирование практически всех народов западной половины Центральной Азии. Этногенез осуществлялся в ходе ирано–тюркского синтеза в рамках отдельных компактных территорий, большей частью подчиненных той или иной династии, в условиях постоянного действия мусульманского (суннитского, ханифитского) фактора. С одной стороны, ислам препятствовал этническому смешиванию мусульман и иноверцев, а с другой, — принадлежность к мусульманскому сообществу облегчала контакты между этносами (в частности браки), представителями далеких друг от друга в языковом отношении национальных групп, в частности ирано–таджиков и тюрок.

Таким образом, принятие тюркскими народами ислама и распространение власти их правителей на ираноязычные области интенсифицировали этноинтеграционный процесс, вследствие которого образовались современные народы западной половины Центральной Азии. Сегодня на этой территории преобладает тюркоязычное население (туркмены, каракалпаки, узбеки, казахи, киргизы, уйгуры). Ираноязычные народы (таджики, пуштуни, персы) сосредоточены лишь в южной части региона. Дальнейшее становление тюркских народов Туркестана происходило в пределах тюркско–монгольских государств XI–XV вв. С начала XI до XIX ст. здесь при власти находились почти исключительно тюркские, а после Чингизхана — монгольские и тюркско–монгольские династии. Постепенное оседание тюркоязычных скотоводов и их переход к земледелию при языковой ассимиляции ими сельского, а потом и городского населения обеспечило преобладание тюркского элемента в общем этническом массиве региона. Но базовые основы местной цивилизации остались почти неизменными. Поэтому регион не сменил своей цивилизационной, мусульманско–афразийской, идентичности.

После монгольского нашествия основные города Западного Туркестана лежали в руинах, однако во 2‑й пол. XIII в. в большинстве из них, расположенных преимущественно в оазисах вдоль трасс Великого шелкового пути, традиционная жизнь была восстановлена. Во времена Тимура, в конце XIV — начале XV вв., Мавераннахр с его главными городами Самаркандом и Бухарой переживает недолгий расцвет, сменяющийся (при ближайших потомках великого завоевателя) постепенным упадком и сплошной стагнацией, с XVI в. он был завоеван Шейбанидами. В значительной мере это было связано с переходом мировой торговли с караванных трансъевразийских трасс на просторы Мирового океана.

В период восстановления китайской власти над Уйгурией и накануне российского завоевания Западного Туркестана мусульманские государства Центральной Азии — города–оазисы бассейна р. Тарим, Хивинское и Кокандское ханства, Бухарский эмират с зависимым от него Гиссарским бекством находились в состоянии полного застоя, как и соседние с ними кочевнические объединения казахов, киргизов, туркмен и каракалпаков. Отсутствие политического и экономического единства, как и местно–династически–родовой партикуляризм препятствовали этнической и государственной консолидации народов.

Упадок Центральной Азии в конце Средневековья был связан не только с монгольскими завоеваниями и опустошительными походами Тимура, но и в еще большей степени с перемещением основных торговых связей планетарного значения на просторы Мирового океана. С начала XVI в. упадок трансъевразийских торговых трасс и стагнация расположенных вдоль них городов становятся еще более заметными. В XIX в. внутренние районы Азии в хозяйственном плане были в совершеннейшем разорении. Так, в своем «Путешествии в Арзруму» А. С. Пушкин писал: «... не знаю выражения, которое было бы более бессмысленным чем слова: азиатская роскошь ... Теперь можно сказать: азиатская бедность». В. Бартольд, комментируя эти слова поэта, писал: «В Средней Азии, где, даже, двор бухарского эмира и хивинского хана мало отвечал воображению о блеске придворной жизни, бросалась в глаза только азиатская бедность — бедность отсталой страны, которая утратила свое бывшее место в мировой торговле» 866 866 Бартольд В. Почерк истории Семиречья. — Фрунзе, 1943. .