Макс Вебер - Политические работы 1895–1919

Итак, даже тот, для кого немецкая нация и ее будущее положение в мире неизмеримо выше всевозможных вопросов государственной формы, не будет покушаться на существование династий, даже если оно окажется под вопросом. Но, разумеется, он обязан будет потребовать, чтобы путь к преобразованию Германии не загораживали бесплодными и сентиментальными воспоминаниями об обычаях правления при старом режиме. И теоретическими поисками специфически «немецкой» государственной формы. Германский парламентаризм будет, несомненно, выглядеть иначе, нежели парламентаризм какой–либо другой страны. Но литераторское тщеславие, озабоченное прежде всего тем, чтобы немецкое государство отличалось от других парламентских государств земного шара, к которым принадлежат почти все германские народы [104], не соответствует серьезности наших будущих задач. Они и только они должны быть решающим аргументом относительно государственной формы. Родина не лежит подобно мумии в могилах предков, но должна жить в качестве земли наших потомков.

Каким образом парламентское разделение властей реально оформится в будущем, будет зависеть от того, на каких постах и в какой роли будут выступать политические личности с лидерскими качествами. Без сомнения, необходимо прежде всего иметь терпение и уметь ждать до тех пор, пока не будут преодолены неизбежные детские болезни. Для лидерских натур в парламентах до сих пор попросту не было места. Ликовать: «Видно, нация еще до этого не дозрела», — означает бесплодное и несерьезное потакание озлобленности академических литераторов против всего непроэкзаменованного ими человечества, озлобленности по поводу всяческих промахов, которые совершает и еще совершит под собственной режиссурой после тридцатилетнего перерыва медленно вновь запускаемая парламентская машина. Мы еще часто будем это переживать, на что следует возразить: 1) кто отказывает в доступности немецким парламентам фактических сведений и необходимых профессиональных знаний, т. е. в праве на расследование, а затем бранит те же самые парламенты за дилетантизм и плохую работу, — или же 2) кто придирается к одной лишь негативной политике парламентов, а сам преграждает им и вообще лидерским натурам путь к достижению ответственной, опирающейся на парламентскую свиту власти и позитивной работы, — тот политически нечестен. Впрочем, в том, что касается политической зрелости, современным немецким литераторам полагается выносить суждение поистине в последнюю очередь. Они сопричастны почти всем ошибкам германской предвоенной политики и всем недостаткам глазомера, каковые во время войны бурными аплодисментами усиливала безответственная демагогия. Где же они были тогда, когда совершались тяжелые ошибки старого режима, столь явно тяжелые ошибки, что, как помнится, прусские доверенные лица из консерваторов совместно обратились к монарху с открытым письмом: пусть он ведет политику в соответствии с рекомендациями своих компетентных советников? Пора настала уже тогда. Каждый видел, что происходило и в чем заключались ошибки. Здесь все были единодушны, независимо от различий в партийных мнениях. Так где же прятались литераторы? Тогда была весьма уместна публичная декларация нескольких тысяч академических преподавателей, она, несомненно, произвела бы впечатление и соответствовала бы стародавним традициям. Конечно же, для государственных бенефициариев куда сподручнее ругать партии Рейхстага, как теперь. За все, о чем эти господа тогда умолчали. Так будьте же добры, молчите и впредь! «Ты отзвонил свое, так долой с колокольни!» Политическое будущее Германии должны взять под покровительство другие прослойки. Университетский диплом или же сан профессора физики, или биологии, или любой другой науки не дает ни малейшей политической квалификации, и еще меньше свидетельствует о политическом характере. А где замешан страх по поводу престижа собственной прослойки, дипломированной публики, — а он кроется за всеми воплями против «демократии» и «парламентского дилетантизма — там эта прослойка была, есть и вечно будет слепой и руководимой собственными инстинктами вместо дельных соображений; такой эта прослойка навсегда останется у нас во всей своей массе.

Если после войны вернется старый режим — а сама собой парламентаризация не начнется, для нее необходима всесторонняя добрая воля — то пусть похоронят и упование на то, что изменится отношение к немцам в других странах, на которое часто сетуют. Ведь национальная гордость есть не что иное, как функция меры, в какой те, кто принадлежит к некоей нации, имеют хотя бы возможность активно соучаствовать в формировании политики собственной страны.

То, что немец за границей, когда он вылезает из привычной раковины бюрократической опеки, как правило, теряет всякий самоконтроль и всякое чувство безопасности, — следствие того, что дома он привык ощущать себя исключительно объектом, но никак не носителем собственного жизнеустройства — именно это и обусловливает неуверенную робость его публичного поведения, каковая является определяющим истоком столь достойного сожаления «братства по отношению к чужим» ( Fremdbrüderlichkeit ). А его политическая незрелость, пока она существует, представляет собой следствие неподконтрольности господствующих чиновников и привычки подвластного населения к тому, чтобы без собственной сопричастности к ответственности, а, следовательно, без интереса к условиям и процессам чиновничьей работы, прилаживаться к последней. Только политически зрелый народ — «народ господ»: народом называются люди, которые держат в собственных руках контроль над управлением своими делами, а также с помощью избранных представителей решающим образом принимают участие в отборе своих политических лидеров. Это–то по легкомыслию и упустила наша нация из–за того, что привыкла реагировать на масштабы властителя политики Бисмарка. Некогда обескровленный парламент невозможно возродить сразу же, необходимо с каждым днем вновь поднимать значение парламента, в том числе — и с помощью каких–либо параграфов конституции. Конечно же, совсем не следует думать о том, будто какой–нибудь такой параграф, который, например, свяжет назначение и отставку рейхсканцлера с парламентским вотумом, внезапно как по мановению волшебной палочки создаст вождей, длящийся много десятилетий дефицит которых в парламенте обусловлей безвластием последнего. Но, пожалуй, для вышесказанного можно создать необходимые организационные предпосылки, и оттого, что появятся вожди, теперь по существу, зависит все.

Лишь народы господ обладают призванием вращать колеса мирового развития. Если же это пытаются делать народы, не отмеченные этим призванием, то против них не только восстает инстинкт безопасности иных наций, но и сами эти народы терпят внутренний крах. При этом под народом господ мы понимаем не то безобразное лицо выскочки, которое приобретают люди, чье чувство национального достоинства позволяет учиться у такого английского перебежчика, как г-н X. Ст. Чемберлен, тому, что есть «германство», и обучать этому нацию. Хотя, конечно же, нация, которая могла бы производить только хороших чиновников, ценных бюрократов, честных коммерсантов, дельных ученых и техников, а также верных слуг, и к тому же терпеливо сносила бы бесконтрольное господство чиновников, прикрывающееся псевдомонархическим фразерством, — такая нация не была бы народом господ, и лучше бы ей делать свои повседневные дела вместо того, чтобы иметь тщеславие, позволяющее ей заботиться о судьбах земного шара. И пусть нам больше не говорят о «мировой политике», если повторятся прежние обстоятельства. И напрасно литераторы, ставшие добычей консервативного фразерства, дожидаются того, что у немцев за границей разовьется настоящее чувство собственного достоинства, если у себя дома они остаются исключительно полем деятельности чиновничьего господства — пусть даже еще какого дельного в техническом смысле — и если немцам даже нравится, что сытые ученые–бенефициарии дискутируют о том, «дозрела» ли нация до той или иной формы правления.