Авишай Маргалит - Достойное общество

Но вписываются ли приводимые Кантом качества в рамки ограничения по непреходящей ценности? Возьмем, к примеру, ту же разумность: в своем «чистейшем» виде – у ангелов – она стирает всякую индивидуальность. Если заменить Гавриила Михаилом, никакой трагедии не произойдет. Эту интуитивную идею можно сформулировать в духе Аристотеля: человеческая индивидуальность определяется материей, которая делает одного человека отличимым от другого, в то время как одна и та же разумная форма является общей для множества людей. Соответственно, человеческая разумность допускает замену одного лица посредством их общей (разумной) формы. В этом смысле уникальность индивидуальных точек зрения, которую отстаивает Уильямс, в большей степени соответствует требованию незаменимости, чем кантовские качества.

Я не включаю кантианское ограничение по непреходящей ценности, которое основывается на утверждении о том, что только качества, связанные с непреходящими ценностями, могут оправдывать уважение к людям как к представителям рода человеческого, в мой перечень ограничений, относимых к качествам, оправдывающим уважительное отношение к людям. Применение принципа незаменимости к обосновывающим качествам привело бы к крайне строгим ограничениям в поиске таковых.

Мы продолжаем поиски человеческого качества или качеств, оправдывающих уважение к людям. До сих пор мы не проводили различия между способностями и достижениями. Способность – это потенция человека к достижению желаемой цели, тогда как достижение – это реально осуществленная способность. И способности, и достижения могут быть градированы. И те и другие распределены среди людей неравномерно.

Качество, которое, на мой взгляд, может оправдывать уважение к людям, коренится в способности человека к переоценке собственной жизни в любой ее момент и к последующему изменению.

Это связано со способностью людей раскаиваться в своих грехах в светском понимании этого слова, то есть, иными словами, отказываться от дурного образа жизни. Мое утверждение заключается в том, что люди обладают такой способностью. Даже если допустить, что люди наделены ей в разной мере, они тем не менее заслуживают уважения за саму способность меняться к лучшему. Даже самые отъявленные преступники заслуживают элементарного человеческого уважения, так как они в принципе способны переоценить свое прошлое и при наличии такой возможности прожить остаток своей жизни достойно. Причем речь здесь идет не о чести, проистекающей из человеческих заслуг. Проявление уважения за способность меняться ориентировано скорее на будущие, нежели на прошлые людские поступки. Люди заслуживают уважения не за силу воли к изменению своего образа жизни в будущем, но за саму возможность такого изменения. Таким образом, уважать людей – значит сохранять веру во всех и каждого, так как каждый способен кардинально поменять свой образ жизни.

Кант действительно считал Человека достойным уважения, так как тот свободен от каузальной паутины Природы, но Кант говорил не об «эмпирическом Человеке». Однако в данном случае речь идет об индивидууме, который по-настоящему свободен в радикальном смысле этого слова и благодаря этому заслуживает уважения. Радикальная свобода подразумевает, что, хотя прошлые действия, характер и окружение индивидуума накладывают некоторые ограничения на его действия в будущем, они тем не менее не могут их предопределять. Каждый способен начать вести такой образ жизни, который бы никак не соотносился с его прошлым. Проистекающее из этого уважение к людям основывается исключительно на том факте, что Человек не имеет природы, если понимать под «природой» набор характерных качеств, определяющих действия индивидуума. У животных есть природа, у человека же – нет.

Существует глубинная аналогия между понятиями лингвистического значения и смысла жизни. Лингвистическое значение предполагает возможность того, что череда сменявших друг друга в прошлом употреблений какого-либо термина не определяет его будущие употребления. Лингвистические употребления слова – это не заранее построенные железнодорожные рельсы, где единственный риск связан со сходом локомотива с пути. То же сравнение справедливо и применительно к смыслу жизни: ведь сумма прошлых действий человека не только не определяет его будущие действия, но и сам субъект этих действий может подвергнуть их переоценке в любой момент своей жизни. Локомотив жизни может менять направление движения по воле машиниста, пусть даже некоторые повороты на пути даются ему легче, чем другие.

Что мы можем сказать о злодее, которому представилась возможность осмыслить свою жизнь, но который несмотря ни на что ценит творимое им зло как результат собственного свободного выбора? Равнозначно ли это нарушению выдвинутого нами второго критерия, сводящегося к тому, что оправдывающее уважение качество не должно оставлять места для злоупотребления им? Николае Чаушеску верил, что действует как патриот во благо своей страны. Имеет ли значение тот факт, что он был свободен в своем выборе? Эйхман после суда над ним в Иерусалиме подтвердил добровольный характер своих нацистских убеждений. Не должно ли в таком случае быть достойным уважения содержание выбора, а не сама его возможность? В таком случае не должно ли содержание выбора, а не просто его возможность как таковая быть источником уважения? Оба упомянутых мной злодея – Чаушеску и Эйхман – жили как злодеи и умерли как злодеи. Их конец не стал искуплением злодеяний, совершенных ими при жизни. Однако, как уже подчеркивалось выше, уважение, о котором идет речь, не имеет отношения к прошлым деяниям и не привязано к способности человека меняться в будущем. Уважение это опирается на сам факт открытости будущего. Уважительное отношение к людям зиждется на представлении о том, что их будущее открыто и что они могут изменить свои жизни к лучшему посредством конкретных действий или переоценки своего прошлого.

Обоснование уважения к человеку с позиции радикальной свободы очевидным образом сталкивается с вопросом о том, являются ли люди свободными в радикальном понимании этого слова. Б. Ф. Скиннер справедливо связывает понятие достоинства с понятием свободы, только вот поддержание достоинства требует неоправданного, с его точки зрения, количества свобод. По мнению Скиннера, разница между свободой и несвободой сводится к разнице между скрытым и явным подкреплением. В первом случае сторонним наблюдателям сложнее проследить связь между стимулом и ответной реакцией, но в обоих случаях ответные реакции людей контролируются системой подкрепления. Скиннер считает достоинство как свободу от стимулирующих мер не более чем иллюзией. Самое большее, к чему можно стремиться, так это к замене стимулов негативных и неприятных стимулами явными и позитивными. В этом и заключается единственное отличие антиутопии, описанной в романе «1984», от утопии, представленной в «Уолдене Два».