М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк

Также особый интерес, помимо «Обличения…», вызывает более раннее письмо М. А. Магницкого А. А. Аракчееву, отправленное в начале 1826 года.

Это было время очередной «чёрной полосы» в весьма деятельной жизни сановника. После должности симбирского губернатора в 1819 году он назначается попечителем Казанского учебного округа. Должность эта принесла ему достаточно двусмысленную известность. Прежде всего, Магницкий занялся реформированием Казанского университета, усмотрев в относительно либеральной университетской среде благодатную почву для распространения крамольных идей, которые, по его мнению, неизбежно приведут к общегосударственному краху. Альтернативу подобной перспективе Магницкий видел в усилении религиозно-нравственного аспекта в воспитании питомцев университета. Уже в этом устремлении, идущем вразрез с официальной установкой эпохи александровского либерализма, видна принципиальность, которую можно, конечно, оценивать по-разному, но вряд ли стоит упоминать предательство и ренегатство, имеющие своими причинами банальные меркантильные соображения.

Последствия радикальных шагов или, лучше сказать, радикальных планов Магницкого (запрещение или ограничение преподавания философии, усиление надзора за студентами и т. д.) вызвали резко негативную реакцию со стороны даже далеко не либеральных общественных деятелей. Так, членом Главного правления училищ состоял известнейший русский мореплаватель И. Ф. Крузенштерн. Процитируем его высказывание по поводу намерения Магницкого запретить преподавание философии: «Я полагаю, что учение философии, в надлежащем, истинном смысле, есть не что иное, как благотворное руководство к должному употреблению дарованного нам от Бога разума» {352} 352 Феоктистов Е. Магницкий. СПб., 1865. С. 187. . На отождествление философии и иллюминатства, к чему мы ещё обратимся, адмирал возражал следующим образом: «Общество иллюминатов хотя и существовало до французской революции, было, однако, уничтожено уже в 1785 году, а следовательно, непонятно, почему бы ныне, по прошествии 40 лет, надлежало бы нам опасаться какого-то влияния сего давно забытого общества <���…> это приведено только для того, чтобы основать на чём-нибудь мнение г. Магницкого, что иллюминатизм и философия суть одно и то же, и что надлежит исключить сию последнюю из числа учебных предметов России» {353} 353 Там же. .

Обратим внимание на фактическое совпадение аргументации Крузенштерна с возражениями Николая I, приведёнными выше. Далее, после ревизии в 1826 году Казанского университета генерал-майором П. Ф. Желтухиным и разразившегося следом финансового скандала (обвинение в денежных растратах, махинациях с подрядчиками), М. Л. Магницким был предпринят ряд мер для нейтрализации своих противников и объяснения собственной позиции. Эта цель и реализуется в письме Аракчееву. Магницким даётся конспирологическая интерпретация произошедших с ним «злоключений». «Я понимаю сие происшествие так: шайка, бунт сей готовившая, завладела полициею и некоторыми придворными лицами, которых и побуждала непрестанно клеветать на меня, дабы удалить давно несносного ей обличителя от всякой возможности пробудить правительство» {354} 354 Причины преследования М. Л. Магницкого, им самим описанные // Русская старина. 1901. Т. 105. С. 680. . Далее, абстрагируясь от собственной судьбы, автор переходит к общей конспирологической схеме, выведенной им на основе опыта, почерпнутого из деятельности на педагогическом поприще.

«После внимательных розысканий и труда нескольких лет поражен он был (Магницкий говорит о себе в третьем лице. — М. X.) следующими истинами:

1) Всем возмутительным переворотам государств везде и всегда предшествовало возмутительное воспитание.

2) Все тайные общества, на возмущение государств действовавшие, начинали всегда с потайного действия на воспитание.

3) Дух нашего времени либералов, карбонариев и суеверов всё один и тот же дух иллюминатства, в новом только плаще, равно действуют на воспитание.

4) С времен Иосифа II прокрался он к нам и в нашем воспитании делает большие успехи, ибо повсеместно в науках богословских, философских, политических и исторических распространяет неприметным образом самые противные правила православию и самодержавию» {355} 355 Там же. С. 682. .

Эти положения Магницкого, при всей их краткости, достаточно адекватны для понимания социокультурного кода того времени. Как показывает исследование Гордина, между сочинениями Магницкого и Голицына существует явная связь. Но Гордин в своём анализе делает упор на межличностном контакте двух конспирологов: «Оказавшись на краю пропасти, Магницкий стал форсированно готовить плацдарм для контрнаступления. В это время он, очевидно, возобновил старые свои связи с князем Андреем Борисовичем, искавшим возможности вернуться к активной государственной деятельности» {356} 356 Гордин Я. А. Указ. соч. С. 92. 208 . Безусловно, двух государственных деятелей: опального, находившегося под официальным расследованием, и полуопального, подвергшегося неофициальному остракизму, объединяло общее желание вернуть утраченные позиции. Для нас более важным представляется концептуальное единство версий заговора Голицына и Магницкого. В чём их близость и в чем они отличаются от предыдущих «разоблачителей»? Самой главной чертой следует считать переход от непосредственного разоблачения заговора к «теории заговора».

Как мы видели, неудовольствие Николая I, повлиявшее на то, что голицынский труд не был должным образом оценён, при всей объяснимой мнительности и подозрительности императора, имело причиной как раз теоретичность, абстрактность построений Голицына. Придерживаясь традиционного взгляда на природу, механизм и движущие силы заговора, Николай нуждался в эмпирически подтверждаемом материале (конкретные фамилии командиров полков, а не фамилии университетских профессоров). Также обратим внимание на то, что у Н. Шильдера доклады Голицына и Магницкого вызывают негативную личную реакцию, как и у российского императора.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что «теория заговора» на протяжении царствований как Александра I, так и Николая I проявляла себя в локальных рамках, будучи невостребованной как общественным сознанием, так и политической элитой страны. Даже присутствие среди «заговорщиков» Сперанского, отношение к которому с определённого времени было более чем критическим, не принесло ощутимых результатов. Российское общество, оставаясь традиционным по своему характеру, не воспринимает саму модель «теории заговора».

Примечательно свидетельство по этому поводу А. В. Никитенко, в дневнике которого находит своё непосредственное отражение общественное сознание той эпохи. Лишённый сословных и классовых стереотипов, автор откликается на все важнейшие события своего времени. В записях конца 1848 года Никитенко фиксирует историю некоего Аристова. Разорившийся рязанский помещик с целью поправить своё финансовое положение заявляет в III отделение о наличии заговора против правительства. На полученные деньги авантюрист ведёт разгульный образ жизни, регулярно сдавая своих собутыльников жандармам в качестве участников мифического заговора. Афера была обнаружена благодаря полученному из Рязани письму, в котором была раскрыта подлинная сущность разоблачителя и содержалась просьба наказать: «плута, воришку, картёжника, который наполнил всю губернию своими похождениями и долгами» {357} 357 Никитенко А. В. Записки и дневник: В 3 т. М.: Захаров, 2005. Т. 1. С. 516. . За этим последовал вполне ожидаемый финал: «Открылась комедия, которую играл этот негодяй, чтобы на выманенные деньги погулять. В заключение он сам во всём признался. Разумеется, всех невинно забранных отпустили, а молодца, говорят, отправили в арестантские роты» {358} 358 Там же. .