М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк

Также обратим наше внимание на то, что в методологическом аспекте концепция Данилевского, хотя и является, безусловно, оригинальной, но вполне созвучна своему времени. Влияние позитивистского подхода находит отражение в возникновении «органической школы», которая более последовательно и открыто, по сравнению с самим позитивизмом, связывала историко-социальные процессы с естественно-природной средой. В качестве агентов влияния рассматривались множество факторов: климатические, географические (Ратцель, Мужон, Маттецци). И поэтому работа Данилевского достаточно чётко маркирована как социобиологическое исследование, в котором для «теории заговора» не находится места: ни концептуально, ни содержательно. Надо заметить, что подобная ошибка является достаточно типичной для современных исследователей «теории заговора». Пытаясь как можно шире раздвинуть рамки предмета, они «загоняют» в них весьма далёкий от конспирологии материал. Так, И. А. Яблоков, рассматривая содержательные аспекты панафриканизма, делает вывод о наличии в них конспирологических элементов на основании допущения сходства панафриканизма с панславизмом: «У лидеров афроамериканских организаций существовала потребность в формировании образа великой нации с большой историей, достижениями как социального, культурного, так и технологического плана. Общность, объединённая неким национальным опытом, легче способна воспринять националистическую, чрезмерно мифологизированную пропаганду (например, нацистская “арийская нация” или русская панславянская идеология)» {369} 369 Яблоков И. А. О некоторых архетипах конспирологических конструкций (на примере текстов лидеров организации «Нации Ислама») // Вестник Томского государственного университета. История. 2008. № 2. С. 117. . Таким образом, конспирологическая детерминанта сводится к весьма туманному «некоему национальному опыту», чего явно недостаточно и что, главное, непродуктивно при объяснении феномена «теории заговора».

На наш взгляд, можно указать на вполне адекватные попытки создания отечественного варианта «теории заговора» в ту же эпоху, когда была напечатана работа Данилевского. Речь идет, в первую очередь, о сочинении Ю. Ф. Самарина «Иезуиты и их отношение к России. Письма иезуиту Мартынову». Представитель младшего поколения славянофилов, Самарин в середине 60-х годов XIX века остро переживает кризис всего славянофильского движения. Кризис был связан и с уходом из жизни одного за другим видных представителей славянофильской мысли, и с общим идеологическим кризисом, явной неактуальностью движения на фоне масштабных либеральных реформ, проводимых Александром II. Самарин в этой ситуации пытается «нащупать» болевые точки общественного сознания, которые позволили бы ему реанимировать идеи славянофильства, используя при этом актуальный, может, даже спекулятивный материал. Наиболее удачным вариантом оказывается обращение к «теории заговора», продемонстрировавшей свой нешуточный потенциал в Западной Европе и США. Как мы показали выше, анти-иезуитская модель конспирологии явилась завершающим этапом формирования «теории заговора» для западного общественного сознания и вызвала не только академический интерес, но и широкое социальное движение. Для Самарина естественная сложность выстраивания востребованной конспирологической модели заключалась в явной диспропорции между реальным присутствием иезуитов в социокультурной жизни России и той угрозой, которую они должны были нести. Для западного обывателя такого вопроса, конечно, не существовало. Русскому же читателю нужно было объяснить, почему именно иезуитов следует воспринимать в качестве той силы, которая, хотя бы потенциально, сможет потрясти основы общественной жизни. И уже здесь Самарин делает существенную оговорку, касающуюся определения источника общественной опасности.

По мысли автора, главная опасность исходит даже не от иезуитов, а от нарастающей либерализации русской жизни. Иезуиты используют лишь благоприятную для них ситуацию, созданную иными силами: «Ходят слухи, что приехавший француз-аббат хлопочет об учреждении при католической церкви иезуитской коллегии, о разрешении иезуитам вновь водвориться в России, или, по крайней мере, в Петербурге, — и что такое ходатайство встречает себе симпатию в некоторой части Петербургского общества. Чем руководятся эти лица Петербургского общества — сочувствием ли к иезуитам, принципом ли высшей терпимости, высшего либерализма, или же мнимо-хитрыми соображениями о необходимости для нас снискать благосклонность Римского двора — нам неизвестно» {370} 370 Самарин Ю. Ф. Иезуиты и их отношение к России. Письма иезуиту Мартынову. М: Типография Грачёва и К, 1870. С. 8. . Автор недолго томит читателя неведением — либерализму, ставшему практически официальной идеологией правящего сословия, русское общество обязано угрозой возвращения иезуитов в Россию: «Возвратиться они могли бы только при покровительстве власти, и именно характер покровительства, а не просто терпимости стало бы носить на себе всякое официальное разрешение, дарованное им правительством» {371} 371 Там же. С. 10. . Иезуиты, при всём вреде, который они, безусловно, несут, есть лишь симптом общего социального неблагополучия, корень которого во внутренних проблемах.

Аргументация Самарина против собственно гипотетического возвращения иезуитов в Россию выстраивается с привлечением филологического материала. Русский философ отмечает, что в речевой практике все, относящееся к иезуитам, имеет устойчивый негативный оттенок: «Общее понятие о Иезуитах, как о типическом лице, сложилось и существует; название Иезуита, из имени собственного, перешло в нарицательное, — это своего рода честь, не всем достающаяся, и верный признак исторической роли, мастерски разыгранной на историческом поприще» {372} 372 Там же. С. 31. . Понятно, что доверять лицам с подобной репутацией крайне легкомысленно, если не преступно. Самарин обращается к истории, составляя список самых известных преступлений, тайной пружиной которых являлись члены «Общества Христа». К ним относятся знаменитый Пороховой заговора, убийство Генриха IV, заговор с целью убийства Людовика XIII. Сама католическая церковь являлась во многих случаях жертвой иезуитов, зорко следивших за соблюдением своих интересов. Попытки даже самых высших иерархов церкви выступить против политики иезуитов пресекались самым жестоким образом. Несколько римских пап заплатили жизнью, встав на пути иезуитов (Сикст V, Климент XIII, Климент XIV). Однако все перечисленные преступления относятся к извилистым путям европейской истории, знать о которых важно и нужно, но они не вызывают должного психологического воздействия на сознание читателя: чувства сопричастности. Самарин блестяще использует приём, ставший популярным у конспирологов позднего этапа — если заговор не приходит к нам, то мы приходим к заговору. Философ создаёт почти конспирологический детектив, смело вводя самого себя в рамки расследования.