Владимир Корочанцев - Африка — земля парадоксов

На фоне галереи вздымается изваяние «Чапунгу» — первая в истории страны монументальная работа местного мастера, Джона Такавиры, выставленная прямо на улице, для всеобщего обозрения. В ней нет безусловной законченности и отточенного изящества, ангельской легкости форм, но есть завораживающая, притягательная сила мысли, воплощенной в камне.

Из недр массивной отшлифованной глыбы проглядывают очертания гигантской птицы, в облике которой, если всмотреться пристальнее, столько человеческого… «Чапунгу» в переводе на русский значит «орел». Гордая птица — духовный и ритуальный символ. Согласно поверьям шона, орел в зависимости от обстоятельств может приносить радость или горе. Если его перо упадет на деревню, это грозит бедой, а если в руки человеку, то, как и перо жар-птицы в нашем фольклоре, оно сулит счастье, за которое, правда, надо еще побороться. Толкование шедевров — неблагодарное дело: в них бывает очень много личного. Но, по-моему, орел Такавиры — провозвестник судьбы народа, прежде всего счастливой.

…«Мхоро!» — сказали мы друг другу, и я тут же перешел на английский, чтобы Джон не подумал, будто я говорю на шона. Во всяком случае, ему явно понравилось, что приветствие — в дословном переводе «С вами Бог» — прозвучало на его родном языке. Мы обменялись коротким рукопожатием, как принято у шона при встрече мужчин-ровесников. Долго трясти руку или, хуже того, обниматься, пусть даже от всей души, считается неэтичным и некрасивым, отдает весьма дурным тоном. Скульптор — ему под пятьдесят — настоящий титан: плотно сбитый, склонный к полноте, но могучий, решительный. Когда он напряженно думает, над его левым виском взбухает жилка. В суждениях Такавиры чувствуются твердость и определенность, воспитанные и проверенные жизнью.

— Меня тревожит то, что нынче каждый воображает: достаточно поцарапать камень — и шедевр готов, — усмехается он. — Это глубоко ошибочное мнение. Сам я, если вижу, что получается плохо, не так, как хочется, разбиваю все и берусь за дело сызнова. Терпение — одно из свойств, которые нам с младенчества прививают в отчем доме, в деревне. В терпении и целеустремленности подчас больше творческой силы, чем даже в крупном даровании, лишенном такой опоры, как воля…

Он замолкает и сосредоточенно думает. Потом продолжает свою прерванную мысль:

— Эти качества заповеданы народу шона предками. В прошлом люди работали столько, сколько было необходимо для получения конкретного результата. Не меньше. И сегодня уважающий себя крестьянин не приступит к новому делу, не закончив предыдущее, каким бы незначительным оно ни было. Это в народном характере. Над тем, кто перескакивает с одного на другое, посмеиваются. Если урожай плох, винят прежде всего нерадивого землепашца, а уж потом ссылаются на иные, побочные причины, вроде капризов погоды.

По камню работают многие художники — соотечественники Такавиры. Он первый достиг всемирной известности, слывет на родине одним из «старых мастеров», «патриархов». Признание пришло к нему, наверное, и потому, что он, как никто другой, блюдет вековые нормы народной морали в жизни и традиции в искусстве, вкладывает в новую форму то, что из поколения в поколение бережно хранилось в душе народа.

— Может быть, может быть, — задумчиво произносит Сирил Роджерс, когда я делюсь с ним этой догадкой. — В самом деле, прошлое внутри нас, ощущение его присутствия смутно, оно волнует, а когда приближаешься к нему вплотную, то начинаешь искать его, рассуждать трезво — и оно ускользает.

Взлет творческого вдохновения можно уподобить океану, охваченному штормом. Волны воображения и мысли набегают друг на друга, схлестываются, обретая самые неожиданные, причудливые формы и очертания. Как запечатлеть их? Счастлив художник, у которого исполнение не отстает от замысла.

В творчестве Такавиры то и дело мелькает образ духа Тсуро, легко меняющего обличье: вот он получеловек-полуантилопа, а вот вдруг кажется темно-зеленой птицей или бабуином. «Рождение человека», «Удивление» — череда каменных бабуинов, сидящих, спящих, играющих. Только в Зимбабве понимаешь, отчего скульптор любит варьировать эту тему. На дорогах страны очень часто встречаются стаи резвых, озорных обезьян. Они с любопытством глядят на путников, высунувшихся из машины, разом щерятся в общей, почти человеческой улыбке (я встречался с бабуинами в разных районах, и у меня сложилось такое впечатление: если весело одному бабуину, радуется и вся компания), а то просто начинают швыряться комками земли и даже камнями. Но местные жители пальцем их не тронут — обезьяны принадлежат к числу священных животных.

Солнечные диски, двуликое божество, обращенное к прошлому и будущему, птица-носорог, посредничающая между миром живых и миром предков, — эти символы, перекликающиеся с сюрреалистическими, почерпнуты из народной мифологии, навеяны обычаями старины. Нередко ваятель отходит от традиционных сюжетов, но на переднем плане всегда остается человек с определенной моралью, которую ему подсказывают прошлое и личный опыт.

— Мы привыкли обращаться сразу ко всем людям, и поэтому наши призывы часто не доходят до их разума и сердца, — рассуждает Такавира. — Потребности вроде бы у всех у нас одни и те же, навек заложенные природой, физиология одна, радости и страдания похожие, а наши поступки, особенно их мотивы, такие разные, подчас даже противоречащие логике естества. Как затронуть сокровенные струны человеческой души? Нужно найти для каждой группы людей свое, понятное ей слово, особый подход. Мы же — в социальном смысле — говорим со всеми одинаково и еще удивляемся, что нас не понимают. Членов общины сплачивают впитанные с молоком матери обычаи и традиции, повиновение вождю или старейшине. В современном обществе люди все заметнее обособляются. Наша задача — сблизить их, сохранить то лучшее, что выработано в нас историей.

Джон так и не сумел объяснить мне, как он стал художником, уверяя, что это пришло к нему словно озарение.

— В школе я был никудышным рисовальщиком. От меня требовали реалистических картинок, точно воспроизводящих оригинал. «Полная неудача», — сокрушенно отзывались учителя о моих экспромтах, — вспоминает он.

В его рассказах я уловил одну типичную особенность африканских художников — неприятие ими жестких изобразительных канонов, стремление создать обобщенный, философски осмысленный образ человека, жизни.

Мастер постигал мудрость в испытаниях и лишениях. Его семья отправилась искать счастья из деревушки Чивеше на восток, в Иньянгу. Там Джон устроился слугой к бакалейщику, но ненадолго: хозяин обвинил его в краже пачки сигарет и выгнал. Сколько было потом несправедливых обид в его жизни, но та, первая, показалась нестерпимой. Он брел, сам не зная куда, по зеленым холмам, через сосновые рощицы, сшибая ногой шляпки мясистых грибов. Вдруг взгляд его упал на камень, будто уже размятый могучими ладонями. В нем таилась какая-то внутренняя жизнь, вырисовывались контуры чего-то одушевленного. Джона поразило это открытие. Он взял кусок серпентина с собой и не спеша, вглядываясь в его душу, начал обрабатывать. Постепенно из камня стала как бы выплывать голова женщины. Гладкие, полные плечи оттеняли красоту лица.