Владимир Корочанцев - Африка — земля парадоксов

В припеве колыбельной «Песни горлицы (Ндуга) чередуется воркование голубей, голоса ястреба, калао, журавля, воробья, кукушки.

В колыбельных мать в Камеруне проявляет прямо-таки колоссальные познания фауны, призывая ребенка подражать лучшим привычкам животных. Онорин рассказывала сыну о речных рыбах, птицах, лесных зверях, напоминала о слоне, который лакомится свежей листвой, предпочтительно листьями и плодами исполинской банановой травы. Матери ли не ведать, сколько деревень в Камеруне, Габоне или Конго пострадало от набегов слоновьих стад на банановые плантации.

Онорин любила чириканье, свист, рулады небесных странников, оживлявших молчание дня и ночи. Она явно подражала всему, что ей было дорого, всему, что безраздельно входило в ее быт. Однажды, готовя пальмовое вино, она с сыном за спиной пела убаюкивающую песню «Гбенчикичики». Ее название словно бы воспроизводило ритмический стук ножа, которым очищают пальмовое дерево. Я смотрел на парня — тот засыпал с шаловливой улыбкой. Фабиен, заметив, что я наблюдаю за его улыбающимся чадом, подошел ко мне, положил мне руку на плечо.

Иногда Онорин вдруг начинала просить прощения у сына за невнимание к нему:

Эту песню особенно любят женщины народа булу близ Яунде. После такого вступления в мелодичном речитативе мать жалуется сыну на то, сколько забот сваливается на ее голову за день: ей надо прополоть поле, принести воду из источника, перетолочь в ступе маниоку или рис, сварить пищу, постирать белье, приголубить каждого из детей. Она оправдывается за то, что, отлучаясь, оставляет сына с бабушкой или сестрой, на попечение тех, кого булу окрестили «мбеле-мон» — няни. И звонко заливается пятилетняя няня:

Так в крохе пестуется чувство благодарности и дружбы.

Однажды, прочитав стихотворение другого камерунского друга Элолонгэ Эпаньи Йондо «Спи, мой малыш», я выдал ему комплимент:

— Твое сочинение можно использовать как хорошую колыбельную.

Он почему-то расстроился, ушел в себя, а потом вдруг стал оправдываться:

— Знаешь, во-первых, это плагиат, сочинение моей мамы, а во-вторых, на этой колыбельной вырос, наверное, не только я один. Каким бы я был, если бы не ее песни:

— Не потому ли я вырос таким прекрасным, хорошим и красивым, — рассмеялся Элолонгэ, а с ним вместе, радуясь за него, все мы.

Как хорошо, что миру подлецов и прохиндеев противостоят вот такие влюбленные в родину, в родителей, в свою землю люди… Однажды в малийской деревушке вспыхнул скандал. Один из молодых мужчин вел себя вызывающе, высокомерно и не слушал увещеваний старших.

— В младенчестве он не слышал колыбельных песен, — словно бы оправдываясь за него, шепнул мне мудрый старец, педагог Мамби Сидибе. В переводе на русский это звучит страшно: он лишен души, у него не было матери.

Вот такую колыбельную, кстати, к сожалению приложимую к сегодняшней России, услышал я в Эфиопии на языке тигринья. В колыбельных, вероятно, скрывается ответ на многие извечно томящие нас вопросы о личности того или иного человека. Когда я вижу отъявленных эгоистов, не щадящих никого вокруг себя, даже близких — лишь бы урвать себе, любимому, кусок пожирнее, лишь бы окунуться самому в омут материальных благ и плотских радостей, себялюбов, разрушающих все священное, все доброе, собственную родину на погибель собственным детям и внукам, то теперь ничуть не сомневаюсь: таким матери не пели песен в колыбели.

Смеркается. Небо над плато Бандиагара словно облачается в темно-синий звездчатый халат астролога. Старики — хранители вековых тайн малийского народа догонов — уединяются в темной пещере. В потолке зияет незаметная снаружи дыра. Над головами нависает глыба из светлого, прозрачного камня, похоже кварца. Внизу, посередине пещеры, — круглое озеро, воду которого мерно вращает тайный подземный поток.

И вот на темной глади плиты мечется увеличенное естественной линзой яркое пятнышко — «Сиги-Толо». Сегодня звезда Сиги-Толо (Сириус) явилась одна, без «потоло» — спутника. Такое случается раз в 60 лет. И старики, забыв о пище и сне, бодрствуют ночи напролет, всматриваются в свой гидрооптический телескоп, дабы успеть выполнить завещанный предками обряд.

По Сириусу они предсказывают погоду, виды на урожай, судьбу, будущее. Догонские легенды содержат сведения о Юпитере, Сатурне, других планетах и звездах. В мудреных небесных письменах — положении и сочетаниях звезд — африканцы пытаются прочитать судьбу, часто сверяют по космическим часам трудовые циклы.

— Круговорот солнца повторяет нашу жизнь: утром — рождение человека, в полдень — расцвет и вечером — его гибель, — размышлял вслух Ямба Тьендребеого, занимавший при верховном вожде народа моси (Буркина-Фасо) пост хранителя королевских могил. — Зарумянилась заря, выглянул теплый, одетый в багрянец диск. Это юность человека. А вот солнце в зените — полнокровное и всемогущее, как зрелый мужчина. Но не успеешь обернуться — и оно, старея, беспомощно никнет к западу. Перед нами дряхлый, увядающий человек. Только наше существование — один короткий день, а солнце — вечно: оно возрождается и умирает каждое утро и каждый вечер.

Поутру многие африканцы сплевывают в сторону солнца, ибо, по их поверьям, в слюне как бы овеществлена толика человека, совершающего таким образом жертвоприношение: надо отдать чуточку самого себя, чтобы дожить до нового рассвета. Поклонение солнцу распространено в Африке.

— В старину наши предки регулярно приносили жертвы солнцу. Все мы — Олю Орун, «дети солнца», потомки Солнечного божества, — говорил мне деревенский вождь Одумегву.

Но интересно, что во многих легендах и обычаях луна старше и могущественнее солнца. Танзанийские сандаве утверждают, что она появилась на небе раньше солнца. Когда-то над землей серебрился лунный диск. Почва тогда была плодородной, дожди шли, засух не было в помине, урожаи собирались обильные. Солнце же обитало где-то далеко, на севере. Но однажды оно увидело перламутровую властительницу Земли, влюбилось в нее, взяло ее в жены и переселилось к ней на юг.