Александр Панченко - О русской истории и культуре

Сейчас наметилась возможность новой встречи. Будет ли она во благо — зависит не в последнюю очередь от Церкви, а в ней есть вполне объяснимая ее историей инерция страха, конформизма, пассивности. Но мы прямо–таки тонем во зле, а утопающий хватается за соломинку. Церковь же с ее тысячелетним опытом может стать не соломинкой, а опорой. В Православии есть древность — качество, которое делает его надежным и почтенным. Если бы оно никуда не годилось, оно бы отошло в область предания, как почитание Перуна или «вера в светлое будущее», крах которой мы сейчас болезненно переживаем. Пусть наряду с нецерковной традицией нашей интеллигенции возродится и традиция церковная. Непременное условие успеха — свобода воли, свобода выбора, та же веротерпимость, которой некогда Петр I учился у Локка.

Россия познакомилась с Левшой сто с лишком лет тому назад: «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе» с подзаголовком «Цеховая легенда» был напечатан в осенних за 1881 г. номерах журнала И. С. Аксакова «Русь». С тех пор Левша успел, притом давно, стать национальным любимцем и национальным символом.

Национальная символика состоит из различных рядов. Куда причислить Левшу? Это фигура вымышленная, литературный персонаж. Следовательно, он должен попасть в тот же ряд, что и Митрофанушка, Чацкий и Молчалин, Онегин и Печорин, Обломов и Смердяков. Однако на деле Левша воспринимается как персонаж фольклорный или полуфольклорный, как вариант Ивана–дурака, который в конце концов оказывается всех умнее, как родня — по внешнему облику — сподвижника Васьки Буслаева Потанюшки Хроменького или его двойников из исторических песен о Кострюке «Васютки коротенького» и «Илюшеньки маленького» (на это сходство обратил внимание А. А. Горелов в прекрасной своей книге, изданной в 1988 г., «Н. С. Лесков и народная культура»). Читатель соотносит Левшу с эпическим и религиозным архетипом «последний будет первым».

Лесков вроде бы к такому восприятию и стремился, о чем (опять–таки вроде бы) говорит предисловие к первой публикации, повторенное и в отдельном издании в типографии А. С. Суворина (1882 г.). Лесков утверждает, что «записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца…». Но когда критики, особенно радикальные, принялись бранить Лескова за неоригинальность, за «простое стенографирование» (рецензент журнала «Дело»), он стал выступать с «литературными объяснениями». Из них явствовало, что предисловие было обыкновенной мистификацией и что «народного» в сказе — только «шутка или прибаутка»: «англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали да им назад отослали». Это дразнилка, и очень старинная, существовавшая в России и без «Аглицкого» элемента: «Туляки блоху на цепь приковали» или «Туляки блоху подковали».

Лесков соглашался с теми критиками, которые полагали, что «там, где стоит „левша”, надо читать „русский народ”». Но Лесков решительно возражал против того, что Левша олицетворяет лучшие качества русского народа: «Не могу принять без возражения укоры за желание принизить русский народ или польстить ему. Ни того, ни другого не было в моих намерениях…» Что же хотел сказать Лесков? Обратимся к тексту.

Внешность героя весьма колоритна: «Косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученьи выдраны». «Косой левша» вызывает сложные ассоциации — и прежде всего негативные. «Косой» в качестве существительного в русском языке означает не только зайца, но и «врага», «дьявола». «Косогорить — строить козни» [Даль, II]. К тому же герой сказа — кузнец, коваль, ковач, а он в языке и в народном сознании связан с «кознями» и «коварством».

Но гораздо важнее признак левизны, признак неправоты и душевной погибели. Праведники идут одесную, в вечное блаженство, нераскаянные грешники — ошую, «налево», в вечную муку. В заговорах, в перечнях дурных людей, которых надо бояться, наряду с «бабами простоволосыми» называются кривые, косые и левши. В Библии отношение к левшам тоже отрицательное (единственное исключение — Суд. 3: 15). Богопротивное войско, например, описывается так: «Из всего народа сего было семьсот человек отборных, которые были левши, и все сии, бросая из пращей камни… не бросали мимо» (Суд. 20: 16).

Однако возможна инверсия, когда «леворукость героев подчеркивает их необычность и служит символом иного мира» [Иванов, 44 ]. Это касается не только язычников, хотя бы древнеримских авгуров, но и христиан, в том числе православных, что для понимания Лескова важнее всего. В Житии юродивого Прокопия Устюжского сказано, что он «три кочерги в левой своей руке носил…». Если он поднимал их вверх — это было пророчество о хорошем урожае, если опускал вниз — предсказание неурожая. Всякий юродивый по неписаным условиям своего «сверхзаконного», не предусмотренного иноческими уставами подвига нарушает нормы православного поведения — обнажается, хохочет (даже в церкви), глумится над храмовым благолепием. Это поистине «левое поведение»: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга». Но Левша — не юродивый.

Между тем вот как он ведет себя в Англии, принимая от хозяев чарку вина: «Он встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил». Это просто страшно читать, потому что шуйца, левая рука, — «некрещеная рука» [Даль], и трудно сильнее согрешить, нежели сотворить ею крестное знамение. Этот жест Левши — из черной магии, из черной мессы, прямая дьявольщина. Кстати, в работах по русской этнографии я не нашел ни одного подобного случая. Лесков это «придумал», и не случайно: он был из старинного священнического рода и прекрасно знал, что к чему.

Есть ли какое–то оправдание «некрещеной руке», ибо Левша как–никак читателю и автору (и мне грешному) очень и очень симпатичен: бескорыстен, умен, неприхотлив, незлобив… Этнография знает кое–что о «нормальной левизне». Вот православный охотник идет в лес на медведя. Охотник снимает нательный крест и кладет его в сапог или в лапоть, под левую пятку. Охотник и «Отче наш» читает на опушке «ложно и отреченно» — не навыворот, слева направо, как делалось на католическом Западе, а с отрицанием к каждому слову: «Не–Отче, не–наш, не–иже, не–еси, не–на небеси…» Это нужно, дабы обмануть лешего (у него волосы зачесаны налево, иногда и кафтан справа налево застегнут), заставить его признать охотника «своим», «левым».

Также и Левша крестится шуйцей в Англии, в «чужом пространстве». «Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера: „Что он — лютеранец или протестантист?” Курьер отвечает: „Нет, он… русской веры”. — „А зачем же он левой рукой крестится?” Курьер сказал: „Он — левша и все левой рукой делает”».